Дни силы и слабости

Яроцкая Юлиана

Сенк закатил глаза.

– Господи, что делает с людьми кафедра философии и религиоведения.

Матильда тем временем уже успела где-то достать новый лист бумаги и опять что-то рисовала, с ногами взгромоздившись на диван.

Я рассматриваю давно знакомую квартиру. Пространство условно разделено на «кухню» и «комнату». Кухня – это южная стена, вдоль которой выстроены почти-белый холодильник, стеллаж с раковиной и плитой и такой же почти-белый стол. Окна – серые прямоугольники. За ними – такие же серые прямоугольники других домов. Хирургическая чистота еще создает иллюзию «жить можно», но вся мебель настолько старая, что ее страшно использовать. Бытовой минимализм моего друга очень кстати. У него нет

убежденности, что мебель должна быть «своей», что она должна нравиться. Ему она нравится, пока она выполняет свои функции. И пока вокруг чистота и сравнительная безопасность. Если завтра все развалится – не беда, купит новое. И относиться к нему будет так же, как и к старому. Я завидую такому отношению, потому что не умею жить на всем не-своем. Мои окна – это панорамы, которые видны только с этого ракурса. Ракурс доступен только и только мне. Моя мебель – это именно МОЁ. Часть моего дома. Фактически часть моего мировоззрения. Если ломается что-то, пусть даже мелкое – я расстраиваюсь, потому что другого такого же нет и не будет. Потому что каждая мелочь связана с каким-то воспоминанием. Добыта каким-то особенным образом, или кем-то подарена, или сделана своими руками. А Сенку повезло. И его сестре повезло – они не привязываются к предметам, среди которых живут.

Попади я сюда одна – мне эта комната ни за что бы не показалось уютной. Обычный плед на разваливающемся диване. Обычный стол. Обычные окна. Но эти двое своим присутствием и обезьянник сделали бы уютным.

Сенк после долгих раздумий вытащил из холодильника тарелку с трупом картофельного пюре и банку консервированного горошка. Обе руки были заняты – дверцу захлопнул ногой. Запихнул все это в черную духовку плиты и оглянулся в поисках спичек. Без них не работает.

Сенк прищурился. Очень сильно. Он всегда щурится, всматриваясь вдаль. Коробка в поле зрения не было.

– Моть, ты не брала спички?

Матильда оторвалась от рисунка.

– Они на подоконнике.

Сенк подошел к окну – к тому, которое ближе к «кухне».

Спички действительно находились на подоконнике. Точнее – над подоконником. Они были аккуратно воткнуты в щель между оконной рамой и стеной, образовав стройную линию почти до самого потолка.

– Что это?

– Лестница для гномов.

Я забеспокоилась: вдруг Сенк сейчас испортит эту поделку и засунет спички обратно в коробок. Но Сенк, как оказалось, знает толк в искусстве. Он выдернул одну спичку с верхнего края «лестницы» и поджег духовку ею. Остальные так и остались торчать.

– А ты молодец, – с улыбкой отметила я.

– Не люблю рушить чужие миры, – так же спокойно отозвался мой друг. – Ты что-нибудь будешь?

Я подошла к холодильнику, заглянула внутрь и с сомнением оглядела холостяцкий провиант. Еще одна открытая банка горошка, лимон и литровый пакет жирных сливок. Кто-то любит наваристое какао по утрам.

– Нет, спасибо, – я закрыла холодильник, переключив свои мысли на какао. Вот от чего бы я сейчас не отказалась, так это от сочетания магния, калия и антиоксидантов. На самом деле я просто ужасно скучаю по нормальному горькому шоколаду. Его, увы, сейчас даже за сумасшедшие деньги и известный способ не достать. А перебиваться коричневатым порошком со странным составом, еще и залитым сливками (с еще более странным составом) – это не наш метод.

– А почему ты взял именно самую верхнюю? – мне вдруг захотелось понять отношение Сенка к спичечному искусству.

– Потому что, если бы я взял самую нижнюю, гномы бы вообще до лестницы не дотянулись. А так они смогут подняться, просто чуть ниже, чем было предусмотрено.

Я оглянулась на Матильду. Она с невозмутимым видом продолжала рисовать своих слонов. Значит, такая интерпретация ее удовлетворила. Ей не обидно. Меня всегда восхищали дети, которые безропотно

адаптируются к суровым реалиям жизни, не канюча при этом и не жужжа. Которые понимают разницу между прихотью и необходимостью. Которые вообще понимают значение слова «необходимость». Нынешнее поколение кажется мне каким-то стадом не очень умных, но осторожных травоядных, которые способны существовать только в своей идеальной среде обитания. В этом искусственном заповеднике они едят, молятся и размножаются. В разной последовательности и в разных пропорциях. И, что самое неприятное, взрослые, которые сейчас у власти и которые вынуждены как-то контролировать популяцию молодняка, только способствуют повышению комфорта в их заповедниках. Чтобы жить там было еще легче и еще приятней. Чтобы они в этой своей неге окончательно забыли, насколько отличается их мир от реального, в котором, на секундочку, процветают болезни, нищета и безработица.

Не знаю, что из этого поколения выйдет, но явно какой-то отстой.

Тем временем старушка-духовка закончила свою работу, разогрев Сенку завтрак. К еде мой друг относится так же, как ко всему остальному (за редкими исключениями): со спокойствием, уверенностью и здоровым пофигизмом.

Он уселся на свою табуретку и принялся за пюре.

По комнате растекся горячий, опасный для голодной психики запах картофельного пюре с горошком.

Я тут же пожалела, что отказалась от «чего-нибудь».

Матильда перестала рисовать и посмотрела в сторону кухни. Она наверняка думает о том же, о чем и я. Вскоре она подошла ближе и уселась на подоконник.

– Ты убедительно ешь, – я села на вторую табуретку.

Этот комментарий должен был объяснить непоследовательность с нашей стороны. Но Сенк наверняка и так все понял.

Теперь он знает еще и то, что мысленно две голодные вселенные уже поглядывают на его еду. И что касается силы воли, то герой здесь – Матильда. У нее была возможность слопать картошку вместо супа, пока ее брат вытаскивал меня из лап правоохранительных органов. У меня же такой возможности не было.

Тем не менее, я, чтобы составить хоть какую-то компанию, достаю из буфета стакан и сажусь пить «чай с лимоном». Это стакан холодной воды, в который опущен пакетик ужасного черного чая и выдавлен один целый лимон. (Пакетик нужен для цвета. Лимон – чтобы заглушить отвратительный вкус чая.)

Я каждый раз травлю себя этим коктейлем, если надо отвлечься от ненужных мыслей. То, что я сверлю тяжелым взглядом поедаемое Сенком пюре, не считается. Это, в конце концов, обычный картофель, смешанный с эмульгатором, растительным жиром и молоком, солью и еще какой-то хренью. А горошек – это просто горошек, смешанный с…

– Может, лучше ты ей расскажешь? – с набитым ртом спрашивает Сенк.

Я прерываю свои размышления и еще раз обдумываю эту фразу.

– Что и кому рассказать?

– Матильде. О том, что в среду начинается война и мы уезжаем.

Он цепляет вилкой пюре с двумя горошинами и сосредоточенно жует.

– Может, и лучше.

Я поднимаюсь из-за стола, подхожу к подоконнику. Матильда по-прежнему вся в своих размышлениях. Рядом – несколько незаконченных рисунков. Ее мысль витает где-то между слонами и едой.

– Мотя, в среду начинается война и мы уезжаем.

Она оживилась.

– Мы возьмем с собой фломастеры?

– Конечно.

Приторно-зеленый газон на рисунке врастает в такое же приторно-голубое небо. Матильда принимается за смотрителя зоопарка. Высокий дядька почему-то в белом фартуке и очках. Если бы не эти очки, он был бы чем-то похож на Элвиса Пресли.

– Энн! – выкрикивает мой друг.

– Что?

– Так я и сам ей мог сказать.

– А зачем говорить иначе, если она поняла и так?