Дни в Бирме. Глотнуть воздуха
Шрифт:
– А то я не знаю! Она будет похуже Ма Хла Мэй. Женщины! – добавил он с тяжким вздохом.
Остальные тоже принялись вздыхать, даже Ма Пу с Ма Йи. Они не принимали слов Ко Слы на свой счет – англичанки были существами особого рода (едва ли даже людьми) и внушали такой ужас, что стоило англичанину жениться, как все слуги, невзирая на выслугу лет, обычно разбегались из дома.
Впрочем, оказалось, что Ко Сла поднял тревогу преждевременно. На десятый день знакомства с Элизабет Флори сблизился с ней ненамного больше, чем в первый день.
Так вышло, что эти десять дней он оставался почти единственным ее собеседником, поскольку большинство европейцев отбыли в джунгли. Флори тоже, по-хорошему, не должен был прохлаждаться в штаб-квартире, поскольку в это время года работа по вывозке леса шла полным ходом, и малограмотный дежурный евразиец справлялся из рук вон плохо. Но Флори остался – под предлогом лихорадки – и что ни день получал отчаянные письма от дежурного, сообщавшего о новых бедствиях. То заболел один из слонов, то сломался двигатель узкоколейки, по которой вывозили к реке тиковые бревна, а то пятнадцать кули бросили работу. Но Флори все медлил, не смея оставить Чаутаду, а точнее Элизабет, и неустанно пытался вернуть – без особого успеха – то легкое дружеское расположение, что установилось между ними в первый день знакомства.
Что правда, то правда: они виделись каждый день, утром и вечером. Каждый вечер они вдвоем играли в теннис – миссис Лэкерстин была слишком вялой, а мистер Лэкерстин страдал избытком желчи в это время года – после чего все вчетвером рассаживались в салоне, играли в бридж и разговаривали. Но, хотя Флори проводил часы в компании Элизабет, и часто они оставались вдвоем, ему никак не удавалось расслабиться в ее присутствии. Общались они – при условии, что общение ограничивалось банальностями, – совершенно свободно, однако были далеки друг от друга, как незнакомцы. Он держался с ней скованно, все время помня о своем пятне; дважды выбритый подбородок зудел, и все тело ныло, требуя виски и табака, ведь он теперь старался пить и курить меньше. Но за десять дней отношения их ничуть не продвинулись.
Дело в том, что у Флори никак не получалось говорить с ней так, как ему того хотелось. Говорить, просто говорить! Кажется, такой пустяк, но как же это важно! Когда ты достиг порога среднего возраста в горьком одиночестве, находясь среди людей, для которых твое искреннее мнение о чем бы то ни было – это святотатство, потребность в общении становится огромной. Но с Элизабет серьезный разговор казался невозможным. Словно бы на них было наложено заклятие, превращавшее все их общение в разговор о мелочах: граммофонные пластинки, собаки, теннисные ракетки – весь этот пустопорожний клубный вздор. Ей словно бы не хотелось говорить о чем-то другом. Стоило ему затронуть мало-мальски значимую тему, как ее интонация менялась, как бы говоря: «давайте не будем». Когда же он узнал ее книжные вкусы, то ужаснулся. Однако он напоминал себе, что она еще молода, к тому же разве не жила она в Париже, не пила белого вина и не говорила о Марселе Прусте под платанами? Пройдет время, и она, несомненно, поймет его и станет ему той спутницей, в которой он нуждался. Возможно, он просто еще не заслужил ее доверия.
Ему определенно недоставало тактичности. Как всякий человек, живущий в основном в одиночестве, он больше привык иметь дело с идеями, чем с людьми. Поэтому при всей тривиальности их разговоров он стал иногда раздражать ее – не тем, что говорил, а тем, что подразумевал. Между ними возникала натянутость, неопределенная, но грозившая перерасти в ссору. Когда вдвоем оказываются два человека, один из которых давно живет в стране, а другой только недавно приехал, первый неизбежно ведет себя как чичероне в отношении второго. Элизабет в те дни только начинала свое знакомство с Бирмой, а Флори, понятное дело, выступал ее проводником, переводчиком, комментатором. И то, что он говорил, или то, как он это говорил, вызывало в ней смутное, но глубокое неприятие. Она обратила внимание, что Флори, говоря о «туземцах», почти всегда был за них. Он вечно восхвалял бирманские обычаи и характер бирманцев; доходило до того, что он сравнивал их с англичанами не в пользу последних. Это настораживало ее. Ведь туземцы есть туземцы – интересные, вне всякого сомнения, но в конечном счете «второсортные» люди, черномазые. Флори относился к ним чересчур терпимо. И даже не понимал, чем именно настраивал ее против себя. Ему так хотелось, чтобы она полюбила Бирму, как он любил ее, чтобы она не смотрела на эту страну холодным, безразличным взглядом мемсахибы! Он совсем забыл, что большинство людей не могут чувствовать себя легко в другой стране без того, чтобы принижать коренное население.
Он слишком настойчиво старался увлечь ее Востоком. Например, пытался склонить к изучению бирманского языка, но лишь зря потратил время. (Тетя объяснила ей, что по-бирмански говорят только миссионерки, а порядочные женщины вполне обходятся кухонным урду.) Подобных мелких разногласий было не счесть. Элизабет смутно догадывалась, что взгляды Флори не соответствовали взглядам нормального англичанина. Она не могла не понять, что он просил ее полюбить бирманцев, даже восхищаться ими – восхищаться этими черномазыми, почти дикарями, один вид которых все еще вызывал у нее оторопь!
Эта тема то и дело всплывала между ними. Как-то на дороге их обошла группа бирманцев. Элизабет, не скрывая своих чувств, смотрела им вслед со смесью любопытства и неприязни и сказала Флори, как сказала бы любому:
– До чего же они страшные, разве нет?
– Страшные? А по-моему, они довольно симпатичные, эти бирманцы. У них просто великолепные тела! Взгляните на плечи того малого – словно бронзовая статуя. Только представьте, что бы вы увидели в Англии, если бы люди стали ходить полуголыми, как здесь!
– Но у них такие кошмарные головы! Их черепа как бы срезаны сзади, как у кошек. И оттого, что лбы у них так скошены назад, они выглядят такими злобными. Помню, я читала в каком-то журнале о формах человеческих голов – там сказано, что люди со скошенным лбом относятся к преступному типу.
– Да ладно вам, как-то натянуто! Примерно половина людей на планете с такими лбами.
– О, ну если считать цветных людей, то конечно!..
Или в другой раз им встретилось несколько бирманок, шедших к колодцу с кувшинами на головах: стройных, коренастых молодых крестьянок, с медно-коричневой кожей и мощными кобыльими ляжками. Туземные женщины вызывали у Элизабет даже большую неприязнь, чем мужчины; ее угнетало ощущение родства с ними, с этими чернавками.
– Разве они не кошмарны? До того грубые; прямо животные какие-то. Думаете, может хоть кто-то считать их привлекательными?
– Полагаю, их мужья так считают.
– Похоже, что так. Но эта черная кожа… Не знаю, как хоть кто-то может выносить ее!
– Но, знаете, к коричневой коже привыкаешь со временем. Вообще, говорят – и я склонен согласиться, – что за несколько лет в этих краях коричневая кожа начинает казаться естественней, чем белая. Да она и вправду естественней. Возьмите мир в целом: быть белым – это экзотика.
– А вы умеете быть забавным!
Она никак не могла отделаться от ощущения, что в его словах есть нечто неподобающее, нездоровое. Особенно она это почувствовала в тот вечер, когда Флори позволил мистеру Фрэнсису и мистеру Сэмюэлу, двум жалким полукровкам, втянуть себя в разговор у ворот клуба.