ДНК
Шрифт:
С тех пор как Карл еще подростком заразился радиолюбительством, его буквально выводил из себя любой тихий, но постоянный шум. В самом начале он установил у себя комнате простую Си-Би-станцию [3] , предназначенную для общения в диапазоне 27 МГц, но хлипкая дверь была не в состоянии изолировать его от внешней жизни. С таким же успехом дверной проем можно было завесить простыней. К тому же мать ему тогда и в наушниках отказала, так что у него на тот момент даже не было выбора между шумами извне и тишиной с расплющенными, ноющими ушами. Матери втемяшилось в голову, что так уходить в себя, не слыша окружающих звуков, очень опасно. За ее объяснениями всегда следовала лекция о пожарах и всяческих бедствиях, случавшихся с людьми, не осознававшими, что происходит вокруг них. С особым вдохновением мать описывала возможных грабителей, которые могли запросто хладнокровно
3
Си-Би – сокращение от «гражданский диапазон» (англ. CB, Citizen`s Band), принятое для обозначения безлицензионной, доступной всем гражданам радиосвязи на коротких волнах.
Когда старший брат Карла, Артнар, уехал из дома, его комната в подвале перешла Карлу. Первоначально он интересовался только связью по Си-Би, но мало-помалу превратился в настоящего радиолюбителя, обрастая все новыми устройствами и приборами. Изучил азбуку Морзе, прошел тестирование и получил свою первую лицензию, давшую ему возможность общения посредством азбуки Морзе в ограниченном диапазоне частот. За этим последовал другой экзамен и долгожданная лицензия категории G, разрешающая передавать голосовые сообщения и повышать силу передачи. Малюсенькая комната была буквально завалена всякими приборами, книгами и документами, так или иначе связанными с его хобби, и поэтому было здорово перебраться со всем этим добром в подвал.
Новое помещение оказалось намного удобнее, но доносящийся сверху шум продолжал раздражать Карла. Его поражало, сколько бесконечной стукотни мог производить один человек. Вот Артнара, например, вообще никогда не было слышно; угрюмый и молчаливый, он вечно сидел, зарывшись носом в свои учебники. Зато их мать, как заведенная, топталась между комнатами, постоянно что-то делала, что-то туда-сюда переставляла, переносила. На одном месте она оставалась, только когда разговаривала по телефону, но тише в такие минуты не становилось.
Не то чтобы это был какой-то непереносимый тарарам, просто что-то нудно-нескончаемое, как и все, связанное с матерью: скрип половиц, когда она переходила из комнаты в комнату, бряцанье посуды в кухонной раковине, которую она часто мыла вручную – берегла посудомоечную машину, мурлыканье каких-то сто лет назад популярных исландских песенок, которые мало кто помнил и мало кто хотел слышать, металлическое постукивание вязальных спиц, производящих кучи никому не нужных вещей. Особенно действовали на нервы ее постоянные оклики у лестницы, ведущей к нему в подвал: а не голодный ли он, а не хочет ли чего-нибудь попить? Карлу уже перевалило за двадцать, и вряд ли он умер бы от жажды или голода без ее заботы.
Хотя справедливости ради надо было признать, что за три месяца после того, как он подъел всю оставшуюся от поминок еду, ему еще ни разу не довелось наесться досыта. Если так пойдет и дальше, придется покупать новый ремень – на старом уже была задействована самая последняя дырка, но брюки опять болтались на талии. Теперь его штанины подметали пол, как у тусующихся в местном социальном центре подростков. Первый раз в жизни, хоть и по чистой случайности, он следовал какой-то моде.
Муха на окне затихла, и теперь было слышно только его собственное дыхание. Если получше сосредоточиться, то, наверное, можно было услышать биение собственного сердца, и Карл опять удивился, как мало удовольствия доставляла ему эта долгожданная тишина. Теперь, когда она наступила, он понял, что тосковал по звукам матери. Впрочем, может, это были лишь угрызения совести – мать умерла совсем неожиданно, хотя вся ее жизнь была как бы ожиданием смерти. Она не дотянула три месяца до своего семидесятилетия, которое собиралась отпраздновать с гостями. Часами рассказывала не слушающему ее Карлу о своих планах на праздничное кофепитие. Если б он только знал, что случится, то мог бы, по крайней мере, притвориться, что его интересуют бесчисленные рецепты всех этих печений, которые она без конца вырезала из газет и показывала ему. Как до него раньше не дошло, что с ней что-то не так? Какое-то время она чувствовала себя неважно, но все же не до такой степени, чтобы трубить тревогу. А в один день вдруг просто не смогла встать с кровати – тогда только и обратилась к врачу.
Обследование выявило рак и метастазы по всему телу. Мать держалась
4
Адвент – название предрождественского периода, принятое в среде христиан католической церкви и некоторых протестантских деноминаций, аналогичное периоду православного Рождественского поста.
Впрочем, хоть так, худо-бедно, но он выполнил сыновний долг, не в пример Артнару, не соизволившему приехать из-за границы даже к смертному одру матери. Карлу пришлось одному исполнять то, что казалось ей таким важным: он возвращал ее знакомым и приятелям всякую одолженную ею когда-то ненужную ерунду, отправлял не отправленные ею письма и поздравительные открытки, таскал ей в больницу банковские справки и выписки – она непременно хотела знать, как будут обстоять ее финансовые дела после смерти. Он делал все это нехотя, через силу: бегал на почту то с одним письмом, то с другим, стучался в двери, протягивая удивленно таращившемуся народу то шкатулку, то книгу, то видеодиск. Наверное, таким образом мать хотела дать знать друзьям и родственникам, что лежит при смерти – через Карла. С этими поручениями ему невольно приходилось чаще бывать у нее в больнице, что его злило тогда и о чем он жалел теперь.
Сейчас Карл чувствовал бы себя лучше, если тогда, хотя б на эти несколько недель, перестал бы жалеть себя, выполнял побыстрее все ее поручения, а между этим сидел бы у ее кровати. Потому что, несмотря на все их встречи, нормальных посиделок вдвоем у них так и не получилось.
Впрочем, если разобраться, то вряд ли он смог бы сделать что-то лучше, даже если б у них с матерью было больше времени. Но что он сказал бы ей, какие слова могли убедить человека в том, что ты его действительно любишь, если твое к нему отношение годами говорило об обратном? Разве она не смотрела бы на него с недоверием, вспоминая, как он все время стыдился ее, не хотел, чтобы их видели вместе?
До пяти лет Карл не понимал, что его положение отличалось от большинства других детей, что его мать была гораздо старше других матерей, что в их семейной картине не хватало отца. Но когда ему исполнилось шесть лет и он пошел в первый класс, осознание этого свалилось на него так неожиданно и беспощадно, будто ему на голову выплеснули ведро ледяной воды.
Все началось с невинного вопроса, была ли это его бабушка. Любопытство быстро сменилось на ехидное хихиканье, когда он ответил, что нет, это его мама. Далее хихиканье стремительно переросло в обидные подколки на тему, что он называет бабушку матерью, а вскоре к этому прибавился и факт отсутствия отца. Смешки одноклассников надолго оставались болезненными ранками на его детской душе, вновь и вновь вскрываясь, еще не успев толком зажить. Самое дурацкое заключалось в том, что дети вряд ли понимали, как страдает Карл от их издевок; им, наверное, казалось, что ему так же смешно, как и остальным. Во всяком случае, Карл думал, что им так казалось.
А вообще это даже забавно, как один инцидент может наложить отпечаток на всю жизнь человека, оформить путь, по которому эта жизнь, как по рельсам, будет следовать все последующие годы. Насмешки детей в первый школьный день определили тон его будущих отношений с одноклассниками. Все детство Карла было окрашено равнодушием к нему сверстников, он никогда не пользовался популярностью, его особо не травили – просто не замечали.
Артнару пришлось пережить то же самое, только восемью годами раньше, однако ничего толкового он посоветовать младшему брату не мог. Или не хотел. Да и обстоятельства у них были разными, Артнар не старался казаться незаметным, ходил по школе с гордо поднятой головой, как вожак, хотя таковым не являлся. Многих это раздражало, но его не трогали, хотя и в друзья к нему никто не набивался. Видимо, в школе уже тогда знали, что Карл понял с только возрастом: Артнар не такой, как все, и лучше оставить его в покое. Такая субординация прекрасно устраивала их обоих: Артнар вообще не испытывал потребности в человеческом внмании, а Карл не горел желанием поддерживать то тусклое подобие общения, на которое только и был способен его брат.