До основанья, а затем
Шрифт:
Комиссар г. Петрограда и Таврического дворца Л. И. Пущин
Сегодня был очень сложный день. Сегодня я обязался вывести своих сотрудников на патрулирование улиц, а для этого было ничего не готово, ни люди, ни средства, ничего.
Встал я очень рано, около шести часов утра, чему был не сказано рад Треф, с нетерпеливым видом сидевший у двери кабинета.
Я осторожно оделся, набросил через плечо ремешок «маузеровской» кобуры и осторожно вышел в коридор.
Дворец был погружен в утреннюю дрему.
Я кивнул трем служивым, сидящим у стола дежурного, перед окном, выходящим на набережную.
— Гражданин начальник, за ночь происшествий не случилось. — вполголоса доложил старший наряда, бывший городовой первого разряда Васильев.
— Хорошо, товарищи, готовьтесь к сдаче смены. — никто не напился, в воздух не стрелял, уже хорошо.
У калитки, сколоченной из деревянной рамы, обмотанной колючей проволокой, топтался часовой с большой кобурой на поясе. Увидев меня с псом, спускающихся по лестнице, часовой отомкнул запор и изобразил кривоватую, но стойку смирно.
— Доброе утро, все тихо? — пожал я ему руку.
— Да вроде бы тишина. — мужик аж засветился, видно раньше начальство его рукопожатиями не баловало.
— Давай закрывайся, я с собакой полчаса пройдусь по окрестностям.
Набережная была пуста, только метрах в двухстах дворник в темном пальто старательно сгребал на мостовую жидкую грязь, да еще дальше, по Храповицкому и Поцелуеву мосту перебегали через Мойку немногочисленные прохожие. В столице второй день продолжалась всеобщая стачка, рабочие требовали от хозяев заводов установления восьмичасового рабочего дня, поэтому утренняя толпа не валила на Франко-русский судостроительный завод.
Я поравнялся с мрачным, не глядящим по сторонам дворникам и резко остановился — во дворе дома, за полуоткрытой калиткой во двор, лежала мертвая женщина. То, что она мертва несколько часов, сомнений у меня не было — специфический цвет кожи иного варианта не предполагал.
— Любезный, а что это у вас там лежит? — спросил я вежливо.
— … — грубо ответил мне первейший помощник полиции.
— Я правильно понял, что это вы ее убили? — я откинул крышку кобуры и потянул пистолет наружу.
— Ты что такое говоришь? — дворник уронил метлу и сделал шажок в сторону двора.
— Стоять. Где твоя бляха, где свисток? Это ты дворника убил? А ты знаешь, что тех, кого на месте преступления застигнут, то расстрел на месте, так как все тюрьмы закрыли?
— Ты что такое говоришь, барин?! Я же дворник местный, Гаврила Воскобойников! Как я мог себя убить! — дворник пытался отступить назад, но запнулся о закоченевшую ногу женщины, что лежала в одной ночной рубахе, с зажатой в синей руке коричневой, тяжелой шалью, и шлепнулся на зал.
— Дворник бы не ходил вокруг мертвого тела, а достал бы свисток и дал бы два коротких свиста, а раз ты этого
— Да, барин, ты что такое говоришь, сейчас же свобода…
— Ты, сука, свободой женщин убивать на улице считаешь? Становись к стенке! Я же вижу, что у нее голова сзади лопатой пробита! А кто тут с лопатой ходит? Я что ли?
— Это барин, не лопата. Это Яшка Костыльков свою бабу топором поучил немного…
— Какой Костыльков? Где живет? Не беси меня, рассказывай скорее!
— Да слесарь с судостроительного. Вчера выпил с устатку и решил бабу свою поучить. Ну, видимо, перестарался маленько. А я тоже вчера вечером выпил, слушал, как они во дворе орали, но сил подняться у меня не было.
— Что дальше? Так она здесь будет валятся неприбранная?
— А что дальше, барин? Сейчас господа проснуться, пойдут на улицу гулять, ну кто пятачок даст, или гривенник, так соберем денег, на Серафимовское кладбище пошлю мальчишку, оттуда дроги приедут и увезут покойницу то.
— Так. Давай-ка ты, гражданин Воскобойников, одевай бляху, свисток вешай и беги вон во дворец, скажи часовому, что Котов велел тревожную группу поднимать и ко мне ее веди. И давай быстрее.
— Так вы из этих…- разочарование дворника было неподдельным: — Опять полиция будет?
— Опять будет. Тебя же никто от обязанностей не освобождал? Ну вот, вспоминай, как раньше было и беги.
Номерная бляха у хитрого дворника оказалась в кармане, как и латунный свисток на шнуре. Облачившись в знаки своего ремесла, Гаврила изобразил медленный бег в сторону дворца, постоянно оглядываясь на меня. А что на меня оглядываться? Я делом был занят, заполнял протокол.
Эту бумагу я разрабатывал несколько дней. Никогда не понимал двойной системы ведения уголовного производства в СССР, а затем в России. Сначала уголовный розыск или участковый берут заявления с потерпевшего, разыскивает преступника, берет с него объяснение или явку с повинной, а потом все, тоже самое, делает следователь, только его бумаги называются протоколом допроса. И рождаются многочисленные бумаги, толстые уголовные дела, которые расследуются бесконечные месяцы, а в суде начинается все по новой — «Свидетель, расскажите, что вы видели полгода назад?».
А свидетель уже ничего не помнит, и потерпевшему уже ничего не надо, его раны, душевные и физические, уже заросли, и он хочет, чтобы вся эта история поскорее забылась, и ему одинаково неприятны, как рожа хихикающего жулика, так и равнодушное лицо судьи, а противнее всего следователь, который своими уточнениями, непонятными для обычного человека, выел потерпевшему весь мозг чайной ложечкой. А у проклятых американцев есть формализированный протокол, где надо галочки проставлять и слова, заранее отпечатанные в типографии, подчеркивать. И справиться с такой задачей любой грамотный человек, и не будет адвокат трясти протоколом, смеясь на малограмотностью полицейского, да и вообще, весь процесс надо делать проще и дешевле.