До первого снега
Шрифт:
За траншеей возвышалось длинное недостроенное здание необычной формы. Повсюду лежали бетонные плиты и блоки, аккуратными рядами тянулись штабеля леса.
Люди в брезентовых куртках монтировали огромную металлическую башню. Тут и там от огней электросварки сыпались вниз яркие струйки, гасли на лету или, ударяясь о металлические фермы, рассыпались в сверкающую пыль.
По стене строящегося корпуса шла яркая надпись: «Ударная комсомольская стройка».
Серый бульдозер, тяжело переваливаясь, снимал грунт. Вот он остановился, напряженно гудя, буксуя во влажной земле. Отступил назад. Мотор выбросил дымок, взревел, и бульдозер, как бык, с разгона боднул вал и продвинулся дальше.
Слева на пустыре тяжело ухал копер, забивая в землю бетонные сваи. Машинист копра, молодой парень, устроившись на широком сиденье, один управлялся с этой машиной, от могучих ударов которой сотрясалась земля.
Я долго стоял, смотрел, как двигалась и дышала гидравлика копра.
По дороге мимо меня одна за другой проходили машины — самосвалы с гравием и песком, цементовозы, покрытые светло-серой пылью, длинные тяжелые панелевозы, автокраны.
В центре территории высился завод с кирпичной трубой, длинными навесами, наклонными галереями, круглыми бетонными башнями высотой в десятиэтажный дом и огромной вращающейся печью — я как-то видел такую же на цементном заводе. В распахнутые ворота уходил железнодорожный путь.
Не раздумывая, я направился прямо к прорабской — зеленому вагончику, стоявшему на отшибе. Не первый раз я видел стройку и знал примерно, где что находится.
За столом, сколоченным из свежеструганных досок и заваленным чертежами, сидел на длинной лавке человек лет двадцати восьми в серой на молниях куртке и вертел в пальцах маленькую логарифмическую линейку.
Он взглянул на меня. И я уловил в его глазах недоумение. Видно, тоже принял меня за девушку: подал мне табуретку, сказал, что он старший прораб и что зовут его Олегом Ивановичем. Обращаясь на «вы», спросил, сколько мне лет, где я учусь. Потом взял мое свидетельство и вдруг покраснел.
Я прикинулся, что ничего такого особенного не заметил, рассматривал стены прорабской с графиками и списками.
И прораб, видимо, решил, что казус исчерпан.
— Значит, решил стать строителем? — уже другим тоном спросил он, продолжая внимательно меня разглядывать. — Что умеешь делать?
— Шел… увидел трубу…
— А-а… Это, конечно, аргумент…
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
Я слышал, в трубке кто-то быстро-быстро заговорил.
— Да-да, был такой разговор в обкоме, — спокойно ответил Олег Иванович, — был.
Телефон снова затараторил. Олег Иванович выслушал и ответил:
— А вы когда-нибудь пробовали строить начиная с крыши? Что это значит? А то, что сборные конструкции вы подаете на объект хаотически. Нам нужны колонны и другие детали нижних этажей, а поступают те, которые должны монтироваться наверху. Площадка завалена конструкциями, а монтировать нечего. Кувалдами подгоняем детали под монтаж.
Телефон снова долго частил, но Олег Иванович слушал, уже морщась, как от зубной боли.
— Неритмично поставляют металл? — переспросил он. — Начинаете опять выискивать «объективные». Да вы просто не заинтересованы, чтобы мы, строители, работали на подряде. Вам это как кость поперек горла! Вот и пришлось обратиться в обком. — Он бросил трубку и достал из стола «Беломор», нервно закурил.
— Да, так что же ты все-таки умеешь делать? — спросил Олег Иванович. — У нас и из ГПТУ приходят — дырку зашпаклевать не умеют. Теоретики. Ты тоже теоретик?
Я ничего не ответил, чувствовал, он сейчас думает не обо мне, а в основном о своем сборном железобетоне.
Но вот он снова внимательно посмотрел на меня и переменил тон:
— Зачислим пока разнорабочим. А там видно будет. У нас внутрибригадное обучение, так что без специальности не останешься.
Он сказал и про заработок, и про то, что сюда, на стройку, удобнее добираться из города электричкой.
— А что вы строите? — спросил я.
— Завод, керамзитовый. — Он выдвинул ящик своего стола и протянул мне на ладони несколько шариков. Цветом они походили на обыкновенный красный кирпич.
Я взял шарики и поразился их легкости, казалось, они ничего не весили.
— И вы строите завод, чтобы делать такие шарики?
— Это не шарики, а керамзитовый гравий, — с некоторой, как мне показалось, обидой ответил он, — ценнейший заполнитель для сборного керамзитобетона. Понимаешь, стеновые панели станут намного легче. Это позволит… — он взглянул на часы и начал поспешно собирать бумаги, разбросанные по столу. — В общем, постепенно сам узнаешь… Сейчас поезжай в отдел кадров нашего СУ. Скажи, я прислал. А утром сюда к восьми, к мастеру Водяному.
2
Мастер Водяной, когда я пришел к нему, уставился на меня — здоровенный, мордастый, с толстой красной шеей. Долго смотрел, не мигая, словно на обезьянку в зоопарке, а потом зашелся простуженным смехом. Хлопал себя ручищами по коленкам и все шипел и шипел, как примус, а из глаз его текли мелкие слезы.
— Ты, обратно, не этот будешь, как его…
— Кормящий отец, — подсказали монтажники.
Водяной смахнул со щеки слезу и покрутил головой — точь-в-точь блохастая собака:
— А вот в Китае, я слыхал, один родил…
Собственно, чего я ждал от первого дня на стройке? Участливой заботы? Или внимания к себе?
Водяной, видно, всех новеньких так встречал. Чем я для него лучше других? Стоило ли обижаться на него? Да я, наверно, выглядел и впрямь смешно.
На другой день Водяной поручил мне убрать мусор из трансформаторной подстанции. Он показал на кирпичное строение с маленькими окошками, без крыши, с обитой оцинкованным железом дверью.
Кроме мусора там остался схватившийся бетон. Водяной сказал, что подстанцию готовили сдавать под монтаж, но, пока не убран мусор, электрики отказываются работать.
— И этот походит-походит по стройке и тоже, глядишь, родит. — Парни с монтажными поясами подливали масла в огонь.
— От них теперь чего хошь можно ждать, — сказал пожилой рабочий. — Давай, Фомич, к девчатам его, пусть учится на штукатура.
— Не возьмут. Им тоже план выполнять надо. А заделье ему мы найдем…
Водяной торжественно вручил мне пустой мешок и послал в котельную за компрессией. И я побежал. Но не потому, что понятия не имел о компрессии, а из-за своей неумеренно большой готовности что-нибудь сделать, начать первый в своей жизни трудовой день.