До первого снега
Шрифт:
Я вертелся в постели, как на раскаленной сковородке. Что же это получается? Я, стало быть, должен рыться в грязи, расчищать площадку, а Хонин в это время — разговаривать с Аней? Это называется — «всякому свое»?
Вошла Ольга. За окном уже угасли все вечерние звуки. Комнату заливал тихий лунный свет.
— Почему не спишь?
— Бессонница.
— И у меня.
Мы долго молчали. За окном в лунном свете блестели тополя.
— Как тихо, — сказала Ольга. — Только листья суетятся. Ты знаешь, я читала где-то, что бывают звездные тени. Только увидеть их можно в тихую безлунную ночь на белом снегу. Говорят, они синеватые, едва различимые…
И мне показалось, я затерян в безмолвном заснеженном поле. На снегу рассеянные синеватые тени. Я ощутил их хрупкую сказочную красоту, необычность их.
— У нас новая крановщица, — сказал,я.
Сказал вроде совсем обычно и совсем спокойно, но Ольга поняла.
— Красивая?
Растерялся и помедлил с ответом.
— Ага.
Я почувствовал Ольгину улыбку.
— Понятно, тебе не дает спать красивая крановщица…
— Ладно тебе…
Ольга поворошила мне волосы.
— Спи и не думай о ней.
Она уже направлялась к двери, когда я спросил:
— Скажи, зачем живет человек?
Ольга остановилась. Глаз ее я не видел.
— Это смотря какой человек.
— Я не о том.
— Ах, ты о назначении человека… Ну, тут, по-моему, все ясно. Спи.
— Нет, постой. Для себя живет человек?
— Ну уж, для себя…
— А ведь всякое удовольствие он получает только для себя, правда?
— Как будто правда. — Ольга возвратилась, подошла ближе.
— Значит, все-таки для себя.
— Слушай, что это с тобой происходит? На такие вопросы каждый должен отвечать сам. Усек? Вот и спи…
Почему Ольга пришла ко мне? Будто услышала, как рассыпался мой сон. И никакой книги не взяла.
После разговора с Ольгой, хоть и был он мимолетен, я впервые совсем не так, как прежде, взглянул на самого себя. Я подумал о том, что отношения между людьми вовсе не так просты, как казалось мне, когда я со своими одноклассниками слонялся по подъездам и парку. Тогда все представлялось ясным и несложным. Главным было — найти какое-нибудь развлечение, избавиться от постоянной скуки. А на стройке я столкнулся с другим, сложным миром.
И я решил бороться за Аню. Вступить с Хониным в смертельную схватку. Я не видел иного выхода. Правда, все преимущества были на его стороне — возраст, опыт, броская внешность; о нем говорили, что он, когда приоденется, похож на артиста. Но и на моей стороне что-то было. Что именно, я пока не мог сказать, но чувствовал, что что-то есть. Все не так просто.
И с этой мыслью я уснул.
Наверно, в ту ночь меня уже нельзя было принять за девчонку.
Утром я поднялся к Ане на кран.
Хонин, правда, пытался меня остановить:
— Эй, килька, куда прешь?
Но я уже был высоко.
Аня ждала, пока внизу самосвал сбрасывал в бадью бетон. Меня встретила улыбкой:
— Зачем сюда забрался?
— Понимаешь, я что-то хотел тебе сказать…
— Ты от Олега Ивановича?
— Нет. Я сам по себе. Хочу учиться на крановщика, понимаешь?
— Вот в чем дело… Тогда тебе надо на курсы, а не сюда. На тот год будет новый набор. Осенью.
— Я у тебя хочу.
— У меня?.. Ну какой из меня учитель? Я и сама еще… Погоди-ка…
Звучно заработали контакты. Хонин внизу зацепил крючья за бадью с бетоном и поднял вверх руку в широкой брезентовой рукавице.
Аня забыла обо мне. Кран качнулся, мягко двинулся по рельсам, и потекли, блестя смазкой на солнце, тросы. Кран еще двигался по рельсам, а стрела уже пошла описывать огромную дугу, неся широкую бадью к работавшим внизу бетонщикам.
От страха у меня появилась непреодолимая тошнота. Чтобы не опозориться перед Аней, я быстро глотал слюну, вернее, не столько слюну, сколько воздух. И никак не мог избавиться от ощущения, что кран падает.
Под стрелой стремительно проносились стрижи. Над стрелой двигались напоенные утренним светом облака. Двигалась стрела, будто заваливалась на бок, двигалась где-то далеко в пустоте железная бадья с бетоном, вращались барабаны, наматывая тросы, глухо гудели моторы, и сам кран двигался по рельсам, словно заваливался назад. Я зажмурил на минуту глаза от этого обилия движения.
— Правда, хорошо тут?
Это же голос Ани.
Я перевел дух и, виновато рассмеявшись, кивнул:
— Хорошо.
— Такой вид! Вся пойма. И лес за рекой — синий-синий… А знаешь, какой он в грозу страшный…
У Ани серые глаза под темными прямыми бровями.
Подав бетонщикам груз, она с улыбкой обернулась ко мне:
— Знаешь, когда я увидела тебя первый раз, не могла понять, мальчик ты или девочка. — Улыбка у нее лукавая и ясная. — Сколько тебе лет?
— Сколько есть, все мои, — опустив глаза, пробормотал я. Аня угодила в самое больное место.
Лицо ее стало серьезным, но я чувствовал, что вся она полна озорного смеха.
— Я потому спрашиваю, чтобы знать, можно ли тебе на кран…
И снова наш разговор оборвался. Теперь внизу Хонин подцепил поддон с кирпичом, и стрела стала разворачиваться в противоположную сторону, где работала бригада каменщиков. Опять это обилие движения, обилие пустоты вокруг и незначительность опоры, опять непреодолимая тошнота. Дорого доставался мне разговор с Аней.
Снизу донеслось:
— Валерка-а!!!
— Тебя там потеряли, — улыбнулась Аня. — Беги.
Когда кран остановился, я стал спускаться по отвесной железной лестнице, крепко цепляясь за каждую ступеньку.