До седьмого колена
Шрифт:
– О чем разговор, Константин Сергеевич! – воскликнул охранник с преувеличенным радушием. Он явно был рад, что неприятный для него разговор на служебные темы закончился так скоро и безболезненно.
Кастет двинулся к лифту, и тут охранник его окликнул.
– Константин Сергеевич! Извините, у меня к вам просьба... Если можно, вы, это... Анатолию Евгеньевичу... того... Не надо, в общем. Машина у меня что-то забарахлила, минут двадцать с ней провозился, пока завел. Вы уж меня не выдавайте, ладно?
– Старая машина? – зачем-то уточнил Кастет.
– «Копейка», – вздохнул охранник. – Откуда же ей новой-то взяться!
– И то правда, – согласился Кастет. – Ну, не парься, не парься, я – могила. Служи, браток, а я пошел, у меня дела.
Он вошел
Кастет поморщился и укоризненно покачал головой. Все-таки подобные вольности должностными обязанностями здешней охраны не предусматривались, и она, охрана, об этом отлично знала. Работа здесь была непыльная, платили за нее очень даже хорошо, и охранники, как правило, ходили по струнке, потому что среди здешних жильцов попадались такие – в частности, небезызвестный А. Е. Шполянский, – кто нипочем не спустил бы охране подобного разгильдяйства, а непременно поднял бы пыль до небес. «Ну и правильно, – с неожиданной, удивившей его самого злостью подумал Кастет. – Дисциплина, мать ее, для того и существует, чтобы не было никаких накладок. Он, видите ли, опоздал ВСЕГО на десять минут! Да за десять минут ловкий человек может половину жильцов вырезать! Нет, дружба дружбой, а служба службой. Все-таки я его, барана толстомордого, Шпале заложу. Пускай рынок идет охранять, дубина стоеросовая...»
На этом его размышления прервались, поскольку кабина добралась до места назначения. Об этом Кастета известил мелодичный звонок; створки дверей плавно разъехались, и Кудиев вышел в просторный, превосходно освещенный и дорого отделанный холл седьмого этажа.
Шпала жил на седьмом со дня заселения в этот дом и все это время мечтал перебраться в пентхаус. Его мечта была близка к осуществлению: по окончании операции, которую они сообща проворачивали в данный момент, переезд в пентхаус должен был стать для Шполянского таким же пустяковым делом, как, скажем, покупка нового автомобиля. Пока же Шпале с семьей приходилось ютиться в скромной пятикомнатной квартирке на седьмом этаже, здороваться с соседями в холле и соблюдать правила общежития – в частности, слушать своего Дебюсси чуть тише, чем ему хотелось бы.
Направляясь к двери квартиры Шполянских, Кастет ненадолго задержался у огромного, от пола до потолка, окна, выходившего на Москву-реку. Он немного полюбовался панорамой городских огней; стекло было такое чистое, что казалось, будто его нет совсем, особенно если сфокусировать взгляд таким образом, чтобы не замечать собственного неясного отражения. Кастет с детства боялся высоты, она его страшила и одновременно притягивала. Поэтому он любил постоять у этого окна, забранного толстым небьющимся стеклом: сердце сладко замирало от близости разверзшейся у самых ног семиэтажной пропасти, а разум тешило сознание полной безопасности, обеспеченной прозрачной, но несокрушимой преградой.
Насладившись этим знакомым коктейлем из противоположных друг другу ощущений, Кастет двинулся дальше. Его каблуки издавали отчетливый стук, соприкасаясь с выложенным шероховатой каменной плиткой полом, полированное красное дерево дверей смутно отражало его темную фигуру. В холле царила мертвая тишина – звукоизоляция здесь
Квартира Шполянских располагалась в самом дальнем конце коридора, в торце – ну, ей-богу, будто во главе стола. На красном дереве двери поблескивал надраенной латунью номер – 35. Коврик для вытирания ног перед дверью отсутствовал, как и во всех остальных квартирах, – народ здесь жил непростой, не из тех, кто месит грязь ногами и тащит ее с улицы в дом. Этот набитый скоробогатыми снобами небоскреб всегда вызывал у демократичного Кастета зависть пополам с раздражением; этот дом был точь-в-точь как сам Шпала, а Шпала всегда, сколько Кастет себя помнил, будил в его душе именно эти чувства – раздражение, зависть и желание подражать, каковое желание, впрочем, Кастет всегда старательно подавлял. Почему подавлял? Потому что знал, что до профессорского сынка Шпалы ему далеко, и не хотел быть смешным. Неумелой копией, выставленной рядышком с оригиналом, не хотел быть, потому и не подражал, хоть и было это временами очень трудно – не подражать...
Кастет протянул руку к кнопке электрического звонка, замялся и посмотрел на часы. Было двадцать три двенадцать, и Кастет не сомневался, что Шпала, открыв ему дверь, не преминет изобразить на своей лошадиной аристократической морде что-то вроде снисходительного недоумения: чего, дескать, тебе, мальчик, зачем приперся на ночь глядя? Или ты время по часам узнавать не умеешь?
Тут Кастет понял, что просто робеет позвонить в дверь, немедленно обозлился на себя и решительно придавил кнопку звонка. Из-за двери донеслась сильно приглушенная здешней знаменитой звукоизоляцией переливчатая трель; Кастет немного подождал и позвонил еще раз, а потом еще.
– Ну, чего ты, сука? – пробормотал он, вслушиваясь в тишину. – Давай открывай! Ты же дома, баран, у тебя же свет горит!
Он снова позвонил – длинно, настойчиво, а когда и это не возымело должного эффекта, раздраженно дернул книзу дверную ручку.
Дверь открылась.
Это было настолько неожиданно и непривычно, что Кастет на какое-то короткое время вообще перестал что бы то ни было думать и ощущать, отдавшись на волю своих рефлексов. Рефлексы заставили его быстро шагнуть в сторону от двери, прижаться к шершавой кремовой стене холла и быстро засунуть руку сзади под пиджак. Увы, там, сзади, за поясом брюк, не было ничего полезного; когда пальцы Кастета вместо удобной рубчатой рукоятки безотказного «глока» схватили пустоту, он пришел в себя, неловко кашлянул в кулак и подумал, что по пути домой надо бы заехать в аптеку и приобрести что-нибудь вроде валерьянки или брома для успокоения расшалившихся нервов. Подумаешь, дверь забыли запереть! Да в этом доме, в крепости этой пятизвездочной, можно вообще не иметь дверей! Какие тут к дьяволу воры, как они сюда попадут, как выйдут на улицу с украденным?!
Вполголоса обозвав себя истеричкой, Кастет деликатно постучал в дверь костяшками пальцев и сказал в пятисантиметровую щель:
– Хозяева, ау! Есть кто дома?
Ему никто не ответил. Из щели доносилось приглушенное бормотание работающего в гостиной телевизора; откуда-то еще – надо полагать, из кабинета Шпалы – медленными, плавными волнами лилась сладкая, как любимый ликер Кастетовой супруги, фортепианная музыка.
– Кто не спрятался, я не виноват! – объявил Кастет и толкнул дверь.
Дверь распахнулась, открыв его взору ярко освещенную, всю в огромных, незапятнанно чистых, сияющих зеркалах прихожую. Резкий, не дающий теней, прямо как в операционной свет сильных потолочных плафонов, как в воде, отражался в гладком паркете. И там, на паркете, прямо посреди прихожей, широко раскинув толстые руки и ноги, лежала домработница Шполянских тетя Катя. Ее открытые глаза задорно блестели, отражая электрический свет, как будто тетя Катя только что отмочила славную шутку; во лбу у тети Кати зияла преизрядная дыра, а из-под головы натекла здоровенная лужа темной, как вишневое варенье, крови.