До седьмого колена
Шрифт:
– Экий вы, право, оптимист, – проворчал Юрий. – Впрочем, вы еще молоды.
– Во-первых, вряд ли я намного моложе вас, – обиделся водитель. – А во-вторых, никакой я не оптимист. Я же это несерьезно... Бога бояться глупо. Я другого боюсь. Боюсь, что коммунисты были правы и там, по ту сторону, ничего нет. Подохнешь, закопают тебя в землю, чтоб не смердел, а то, еще смешнее, сожгут в печке, как полено... И так и этак удобрение получается, вот и вся твоя загробная жизнь. Теоретически шансы пятьдесят на пятьдесят, вот и приходится рисковать, понимаете? А то проживешь всю жизнь вшивым, голодным праведником, а на том свете-то ничего и нету! Ни награды, ни наказания, ничего...
– А вдруг есть? – сказал Юрий. Этот разговор ему уже
– Ну, тогда в аду будет что вспомнить, – водитель снова покосился на Юрия. – А вы что же, из этих, из праведников? По вас вроде не скажешь...
– Увы, – сказал Юрий. – Боюсь, нам еще представится случай продолжить наш спор, сидя на соседних сковородках. А может, даже на одной.
– Отлично! – водитель расхохотался. – Всегда рад приятной компании! Да, действительно, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь... Вот и знакомством в загробном мире обзавелся!
– Да, – сказал Юрий. – Слушайте, давайте как-нибудь заканчивать, что ли... Что вы меня по городу кругами катаете, бензин напрасно жжете? Вы ведь уже убедились, что я не из отдела внутренних расследований.
– Заканчивать так заканчивать, – легко согласился водитель и свернул к тротуару. – Пересчитывать надо?
– Как хотите, – сказал Юрий, отдавая ему пакет.
– Не буду, – сказал водитель после недолгих раздумий. – Хороший вы человек, честный, это сразу бросается в глаза. Не дай вам бог в наш департамент угодить. Живым из зоны не выйдете, там таких не любят.
– Угроза? – спросил Юрий, подняв левую бровь.
– Просто дружеский совет. Ну, все, счастливо вам. Идите, встречайте своего узника совести, минут через сорок он уже будет на свободе. Довольны?
– А вы были бы довольны, расставшись с такими деньгами? – проворчал Юрий.
– Это смотря за что, – заметил водитель.
– То-то, что не за что, – сказал Юрий и полез из машины, сделав вид, что не заметил протянутой водителем руки.
В квартире Веригиных было не протолкнуться – сюда набилась чуть ли не половина двора да плюс к тому многочисленные родственники Сереги и Людмилы. Дым стоял коромыслом, гремела и лязгала музыка, в воздухе висел разноголосый гомон, стук ножей и вилок, звон бокалов и бульканье льющейся в них жидкости. Людмила Веригина, раскрасневшаяся, растрепанная, не вполне трезвая и уже заметно остервенелая, руководила притоком гостей, впуская в квартиру одних и бесцеремонно выдергивая из-за стола других, чтобы освободить место для тех, кто еще не поздравил хозяина этого гостеприимного дома с возвращением. Она была в халате, и это означало, что жизнь семьи Веригиных вернулась на круги своя. В целом все это напоминало третий день свадьбы или, наоборот, затянувшиеся поминки, когда все уже забыли, по какому поводу собрались, и вот-вот запоют хором «Ой, мороз, мороз...». Отличие состояло лишь в том, что вместо жениха и невесты или портрета покойного с траурной ленточкой во главе стола восседал Серега Веригин собственной персоной – слегка осунувшийся, небритый, но уже, по обыкновению, пьяный, красный, усатый и громогласный.
– Тихо!!! – перекрывая шум, заорал Веригин и поднялся из-за стола, держа перед собой стакан с водкой. – Тихо все! У меня тост!
– Тихо, тихо, тост, – загомонили вокруг. Кто-то уменьшил громкость музыкального центра, и в квартире установилась относительная тишина.
Веригин обвел общество налитыми глазами, слегка качнулся, плеснув водкой на замызганную скатерть, восстановил равновесие и объявил:
– Предлагаю выпить за моего спасителя! Если бы не он, сгнил бы я на нарах как пить дать, сгнил бы, и косточек бы от меня не осталось! Юрий Алексеевич, друг мой по гроб жизни, за тебя пьем! Стоя!
Публика задвигала стульями, нехотя поднимаясь из-за стола. Юрий тоже встал, испытывая сильнейшую неловкость. За него пили уже шестой или седьмой раз,
– За тебя, братан! – провозгласил Веригин, салютуя Юрию стаканом. – Я твой должник до гроба. Ну, дай бог, чтоб не последняя!
Все выпили и снова загомонили, усаживаясь. В общем шуме Юрий вдруг уловил обрывок фразы, произнесенной певуче-пронзительным голосом Людмилы Веригиной:
– ... такого особенного сделал-то? Алиби – оно и есть алиби, против него не попрешь. Устроили тут чествование героя, а он...
Кто-то, дотянувшись, повернул регулятор громкости музыкального центра, и конец фразы потонул в грохоте и лязге ударных инструментов. Юрий понял, что пора уходить, пока ему не пришлось пожалеть о сделанном. Он осторожно огляделся, убедился, что о нем уже благополучно забыли, и выбрался из-за стола.
В прихожей, уже у самых дверей, его догнала Людмила.
– Уже уходите, Юрий Лексеич? Что так рано? Посидели бы еще... Оно, конечно, наша компания вам, как говорится, не в уровень, а все ж таки... Спасибо вам, Юрий Лексеич, за заботу, за помощь, за поддержку, заходите, если что...
Она еще что-то говорила, одновременно отпихивая парочку дворовых выпивох, пытавшихся снова проникнуть в квартиру, откуда их выставили буквально пять минут назад. Юрий пробормотал какие-то прощальные слова и с облегчением выскочил на лестничную площадку. Дверь за ним сразу же закрылась с пушечным громом, голоса и музыка стали тише.
– Юрик! – окликнул его один из отиравшихся на лестнице братьев по разуму. – Слышь, Юрик, ты с собой захватить не догадался?
Юрий не сразу понял, – о чем идет речь, а потом медленно покачал головой.
– Нет, извини. Не догадался.
– Что ж ты такой недогадливый? Ну, дай хоть закурить, что ли.
Юрий вынул пачку, и братья по разуму чинно взяли каждый по сигарете.
– Слышь, Юр, а правду болтают, что ты Серого от пожизненного отмазал?
– Да врут, конечно, – сказал Юрий, убирая пачку в карман. – Выпил человек лишнего, подрался, попал в ментовку... Какое там пожизненное? Да и не отмазывал я его. Так, замолвил словечко одному знакомому капитану...
Он махнул рукой и стал торопливо спускаться по лестнице, слыша, как потерявшие к нему интерес братья по разуму снова скребутся в дверь квартиры Веригиных. На душе было как-то муторно, выпитая водка комом стояла в горле. «В чем дело, человече? – подумал он. – Чем ты, собственно, недоволен? Чего ты ожидал? Ты ведь знал, кому помогаешь. Ясно, что за абстрактную справедливость ратовать легче. А когда пытаешься помочь конкретному человеку, неизменно сталкиваешься с тем, что тот, кому ты помогаешь, тебе неприятен и помощь твою он воспринимает как должное, как будто иначе и быть не могло. И если тебе, братец, это кажется обидным, значит, ты от него недалеко ушел и действовал ты совсем не бескорыстно, а в расчете на какую-то благодарность – ту самую, которая тебе, по твоим же собственным словам, вовсе и не нужна... Ну, и кто ты после этого?»
После спертого воздуха набитой разгоряченными, потными телами веригинской квартиры теплый майский вечер показался ему свежим и прохладным. Остановившись на крылечке, Юрий с удовольствием закурил сигарету. Заходящее солнце золотило верхушки старых лип и верхние этажи бетонных пятиэтажек; растрескавшийся асфальт подъездной дороги казался золотисто-оранжевым, как недоспелый абрикос. По двору стайками носилась непьющая ребятня; трезвые старухи на скамейке поглядывали на Юрия, обмениваясь какими-то неслышными репликами. Из распахнутых настежь окон квартиры Веригиных доносились музыка, шум и обрывки разговоров. Кажется, там уже ссорились; Юрий услышал, как, перекрывая музыку, над общим гамом поднялся пьяный рык Сереги: «Молчи, парашница! Покуда я на киче парился, ты здесь по мужикам бегала! Молчи, падло, я все знаю!!!»