До седьмого колена

Воронин Андрей Николаевич

– Здравствуйте, Юрий Лексеич, – пропела Веригина.

Она всегда не говорила, а пела, высоко и протяжно, и в пении этом постоянно чувствовалась готовность в любой момент превратиться в высокий, пронзительный, как у циркулярной пилы, сварливый крик. Впрочем, сегодня в ее голосе Юрию чудились какие-то новые нотки, но что это за нотки такие, он понял только после того, как Людмила Веригина громко всхлипнула. «Этого еще не хватало», – подумал Юрий и, спохватившись, включил свет.

При свете загоревшейся под потолком тусклой сорокаваттной лампочки обнаружились довольно странные вещи. Во-первых, одета Людмила Веригина была не в свой неизменный шелковый халат, в котором без стеснения разгуливала по всему двору, заходила

к соседям и даже бегала в магазин, а в довольно приличный и строгий, хотя и не по сезону теплый шерстяной костюм-двойку, из-под которого выглядывала кремовая шелковая блузка с какими-то пышными оборками. На груди блузки имело место темное пятно, как будто Людмила недавно пролила туда с полстакана воды; Юрию показалось, что от этого пятна главным образом и разит валерьянкой. В руках у Людмилы Веригиной, судорожно прижатых к груди, была зажата дамская сумочка из тех, что по желанию владелицы легко превращаются в миниатюрную разновидность сумки хозяйственной, а на ногах поблескивали тусклым лаком давно вышедшие из моды туфли на довольно высоком каблуке.

В таком наряде Юрий видел Веригину впервые. Она работала не то маляром на стройке, не то сборщицей на конвейере какого-то завода и, как правило, одевалась соответственно своему общественному положению и менталитету, отдавая предпочтение вещам ярким, безвкусным и недорогим, а паче всего – уже упомянутому лиловому шелковому халату. Но еще удивительнее было ее лицо – заплаканное, опухшее, с красными глазами и грязными потеками туши на щеках. Видно было, что Людмила Веригина совсем недавно прекратила реветь в три ручья и готова в любой момент возобновить это занятие.

– Здравствуйте, Люда, – растерянно сказал Юрий и машинально отступил еще на шаг. Веригина немедленно продвинулась на такое же расстояние вглубь квартиры – в слезах или без оных, она оставалась верна себе и перла напролом, как танк. – Что случилось?

– Да уж случилось, – плаксивым голосом пропела Веригина и, запустив руку в сумочку, извлекла оттуда мятый, весь в черных пятнах от размазанной туши носовой платок, которым принялась картинно утирать припухшие от слез глаза. Это не было притворством, она действительно плакала, и Юрий понял, что произошло что-то по-настоящему скверное, – скорее всего с Серегой, а может, с кем-то из веригинских детей. – Случилось, Юрий Лексеич, да такое, что и представить невозможно! Кто же знал, что так выйдет-то? Господи, да разве ж я... разве ж за этим...

Она зарыдала в голос, плечи у нее затряслись, и глупые кудряшки старательно, мелко и безвкусно завитых волос запрыгали в такт рыданиям. Юрий тупо смотрел на эти кудряшки, не зная, что предпринять. Утешать плачущих женщин он никогда не умел и всегда, оказываясь в ситуациях подобных этой, чувствовал себя дурак дураком.

– Ну, будет, – пробормотал он, неловко дотронувшись до плеча Веригиной, – будет вам, Люда. Вот увидите, все наладится, все будет хорошо...

Веригина кивнула, трубно высморкалась в платок, утерла мокрые глаза и сказала:

– Я к вам в ванную на минуточку зайду, можно? Умыться хочу, а то страшная, наверное, как смертный грех.

– Конечно-конечно, – сказал Юрий и зажег в ванной свет. Ему вспомнилось, что на протянутой поперек ванной веревке висят его носки, но было поздно: отодвинув его плечом, Людмила Веригина вошла в ванную и заперлась там на задвижку. Пожалуйста, – сказал Юрий в закрытую дверь, снял жаркую куртку и пошел в комнату.

Он надел рубашку, сходил на кухню и убрал со стола пиво и воблу – этот натюрморт при сложившихся обстоятельствах выглядел, мягко говоря, неуместно. Пока он всем этим занимался, Людмила Веригина в ванной плескала водой, шумно сморкалась, то и дело принималась тоненько, с подвыванием, плакать, а потом снова начинала плескать водой и сморкаться. В тот самый момент, когда Юрий уже решил, что это никогда

не кончится, шум воды за тонкой перегородкой стих, лязгнула дверная задвижка, щелкнул выключатель, и Людмила Веригина вошла в комнату. Лицо у нее по-прежнему было красное и опухшее от слез, но следы поплывшей косметики с него исчезли, и она больше не плакала. Впрочем, что-то подсказывало Юрию, что слезы еще будут.

– Садитесь, Люда, – сказал он, указывая гостье на свое любимое кресло. – Чаю выпьете? Или кофе?

– А валерьянки нет? – спросила Веригина, усаживаясь на краешек кресла.

– Увы, – развел руками Филатов.

– А водка? Водка есть?

– И водки нет...

– Ну и правильно, – неожиданно сказала Веригина. – Все из-за нее, проклятущей. Ну и не надо тогда ничего.

– Пиво есть, – признался Юрий. – Холодное. И вобла.

– Что пиво? – Веригина безнадежно махнула рукой с зажатым в ней мокрым носовым платком. – Пивом душу не обманешь. Горе у нас, Юрий Лексеич, такое горе...

Она всхлипнула и поднесла к глазам платок. Юрий напрягся, но Людмила взяла себя в руки.

– Да, – сказал Юрий, – пивом горю не поможешь.

Уже закрыв рот, он сообразил, что сострил, и притом сострил весьма неудачно, но Веригина, к счастью, не обратила на это внимания.

– Вот-вот, – согласилась она с глубоким вздохом, – не поможешь, это верно. Мой-то изверг что учудил, слыхали?

«Так я и знал, – подумал Юрий, подавив вздох облегчения пополам с досадой. – Напился, подрался и получил пятнадцать суток, дурак. Когда же эти двое, наконец, угомонятся? И вместе им тошно, и врозь не получается...»

– Не слыхал, – сказал он. – А что такое?

– Да как же! – несмотря на свое горе, искренне удивилась Веригина. – Уж третий день и по радио, и по телевизору, и в газетах... Верно про вас говорят, что вы не от мира сего. Ой, простите, что я болтаю-то, совсем ополоумела, поварешка безмозглая...

– Что? – Юрий опешил. – В каких еще газетах?

– Да вон, хоть в той, что у вас в кухне на столе лежит. Неужто не читали?

– Нет, – сказал Юрий, который, хоть убей, не мог вспомнить, чтобы в газете ему попадалась фамилия Сереги Веригина. – Да что случилось? Серьезное что-нибудь?

– Уж куда серьезнее! Убийца он у меня теперь, вот какие дела. Представляете, Серега мой – убийца!

«Допрыгался!» – пронеслась в голове у Юрия шальная мысль. Он живо представил себе Веригина, в пьяном беспамятстве размозжившего кому-то голову обломком кирпича, и ему стало совсем скверно.

– Троих человек, говорят, убил, – всхлипывая, продолжала между тем Людмила Веригина, – и женщину беременную тоже... Как же это, Юрий Лексеич? Ведь он меня в жизни пальцем не тронул! Как же это он мог – беременную?

До Юрия наконец дошло, о чем идет речь, и он вздохнул с облегчением. Скорее всего эту дурацкую басню Людмила выдумала сама, прочитав об убийстве в газетах и сопоставив описание главного подозреваемого с портретом своего любимого муженька. Бесспорно, определенное сходство тут имелось, однако воспринять эту чушь всерьез было невозможно.

– Господи! – воскликнул Юрий. – Я-то думал... Да перестаньте плакать, Люда! Кто вам внушил эту ерунду? Это же чепуха, сплетня!

– Как же сплетня, когда я только что из милиции? – сказала Людмила Веригина. – Даже домой не зашла, прямо сюда, к вам, побежала... Кто же, думаю, поможет, если не Юрий Лексеич? Вы же с детства неразлейвода, он мне про вас все уши прожужжал... Дура я, дура, зачем же я его из дома-то выгнала? А теперь в квартиру хоть и не заходи – чего мне там делать-то без него? Не знаю, куда теперь бежать, кого просить... Адвокат, говорят, хороший нужен, а где ж его взять-то? Вот, – она вдруг принялась лихорадочно рыться в сумке, – вот, возьмите, Юрий Лексеич. Знаю, мало этого, но я еще достану, соберу... по родственникам, по соседям... люди все-таки, не откажут...