До седьмого колена
Шрифт:
– Почему заснул? – снова поворачиваясь к Далласу затылком, ответил тракторист. – Просто перекуриваю.
– Ты что, больной? – возмутился Даллас. – Перекуривает он! Дай людям проехать, а потом кури себе сколько влезет. А то устроил тут перекур посреди дороги, не объехать тебя... Убирай свой дерьмовоз!
– Видишь, ямка, – не оборачиваясь, сказал тракторист. – Чего-то я из нее выбраться не могу. За тягачом, что ли, сходить? Долго пешком. Может, на твоей машине съездим?
Даллас настолько растерялся от такой наглости, что не сразу нашелся с ответом.
– Я тебе сейчас съезжу! – с угрозой сказал он, немного придя в себя. – Я тебе так съезжу, что
– Да ладно, – лениво сказал тракторист и, дымя сигаретой, поплелся обратно к кабине. – Сейчас заведу... Чего орать-то? Перекурить рабочему человеку не дадут, ездят, ездят... А чего тут ездить, по какому такому делу?
– Тебя не спросил, – огрызнулся Даллас. – Давай заводи.
Тракторист залез в кабину, трактор завелся с ужасающим треском, выбросил в голубое небо струю черного густого дыма и мерно зарокотал на холостых оборотах, трясясь и лязгая какой-то отставшей железкой. Даллас повернулся к нему спиной и сделал шаг в сторону машины.
– Э, постой! – окликнул его сверху тракторист. – Погоди, мужик!
Даллас обернулся. Во всем этом было что-то новое, неизведанное. Он, известный музыкальный продюсер, признанный и всеми уважаемый член самых великосветских московских тусовок, общался на равных с этим обляпанным коровьим дерьмом недотыкомкой. «Погоди, мужик»...
– Чего тебе еще? – спросил он, между делом размышляя о гримасах, которые порой корчит нам жизнь. – Подтолкнуть?
– Да не, – сказал тракторист, шаря под сиденьем. – Слушай, это, часом, не ты этот, как его, черта... Артюхов, вот! Не ты?
– Ну, допустим, я, – пряча снисходительную улыбку, сказал Даллас. Встретить своего поклонника за рулем навозного трактора было неожиданно, но приятно. «Давайте будем нести искусство людям», – подумал Даллас. – А что? Автограф дать?
– Не, не надо, – отказался тракторист. Он наконец перестал возиться под сиденьем и легко спрыгнул на дорогу. В руке у него была тяжелая монтировка. – Хорошо, что я тебя встретил. Тут передать тебе просили...
– Что передать? – спросил Даллас.
Он решил, что речь идет об очередном устном послании от председателя местного сельсовета, который не упускал случая подоить поселившегося на его территории богатого москвича. Даллас попытался припомнить, заплатил ли он в этом году земельный налог, но не сумел: в последнее время у него было столько треволнений, что подобные мелочи просто не держались в голове. «Сука он, этот председатель, – подумал Даллас. – Ты погляди, до чего оборзел – трактористов ко мне посылает! Встречу – надеру задницу, чтоб знал, гнида толстомордая, с кем имеет дело!»
– Передать чего? – переспросил тракторист. Казалось, этот простой вопрос поставил его в тупик. Какой-то он был странный, этот мужичонка: застрял на ровном месте, устроил перекур посреди дороги, окликнул Далласа, а теперь вот забыл зачем... – А! Привет тебе просили передать!
– Кто просил? – удивился Даллас. – От кого привет?
– Сказали, что ты сам знаешь, – сказал тракторист и вдруг, широко размахнувшись, что было сил ударил Далласа своей тяжелой стальной монтировкой, целясь прямо в голову.
Даллас инстинктивно закрыл голову руками, все еще не веря в реальность происходящего, – оно, происходящее, казалось глупой шуткой или дурным сном. Это ощущение нереальности прошло, когда полуметровая граненая железка со всего маху опустилась на выставленный локоть. В локте что-то отчетливо хрустнуло; боль была такая, что Даллас взвыл, как пожарная машина, и заплясал на месте, согнувшись почти пополам и схватившись за ушибленный локоть.
Его вой оборвался, когда тракторист коротко, точно и очень сильно ударил его монтировкой по затылку. Даллас хрюкнул и упал на колени, видя, как на желто-серой пыльной дороге одна за другой возникают темные точки. «Это кровь, – понял он. – У меня идет кровь, этот болван голову мне разбил...» Боли не было – он просто не чувствовал правой руки и затылка, как будто их накачали новокаином, а может быть, и вовсе удалили, ампутировали. Даллас хотел поднять голову, чтобы посмотреть, что там делает этот сумасшедший, но еще один удар бросил его лицом вниз на дорогу. Острый кусок щебенки пробил ему глазное яблоко, но Даллас этого уже не почувствовал.
Тракторист ударил его еще восемь или десять раз, превратив голову музыкального продюсера и шоумена Артюхова в кровавое месиво, а затем, тяжело дыша, неся в опущенной руке монтировку, с которой на дорогу обильно капала густая кровь, неторопливо двинулся к машине, в которой, обмерев от ужаса, даже не пытаясь бежать или звать на помощь, сидела жена Далласа Лена Зверева.
Покончив с делами, человек в выгоревшей рабочей куртке и замасленной кепке выключил наконец музыку, которая бренчала и дребезжала в салоне. «Кадиллака» на протяжении всей процедуры, собрал кое-какое барахло, побросал его в черный полиэтиленовый пакет, выпрямился и отступил на шаг.
«Кадиллак» с распахнутыми настежь передними дверцами сиротливо торчал посреди дороги. Теперь, когда стихла музыка, стало слышно деловое, басовитое жужжание мух, которые, бросив навоз, слетелись на новое, более вкусное угощение. Под длинным кремовым капотом мерно тикал остывающий движок; то, что лежало в салоне, тоже потихоньку остывало. Убийца бросил на жертву последний равнодушный взгляд, небрежно вытер окровавленную монтировку полой своей рабочей куртки и бросил тяжелый стальной прут на дорогу. Монтировка глухо лязгнула, ударившись о щебень; убийца повернулся к машине спиной, поправил под мышкой пакет и зашагал прочь, по дороге равнодушно перешагнув через распластанное в пыли тело Далласа. Испачканная кровью ковбойская шляпа подвернулась ему под ноги; убийца мимоходом подфутболил ее, шляпа взлетела в воздух, полетела по широкой плавной дуге, боком приземлилась в поле, прокатилась с полметра и устало легла в борозде.
Свернув с дороги, убийца зашагал напрямик через пашню, вздымая облачка пыли растоптанными рыжими кирзовыми сапогами. Достав из кармана сигареты – не те, что курил на дороге, а другие, хорошие, – он ловко прикурил на ходу. Где-то высоко над его головой, в безоблачном синем небе, заливался трелями жаворонок. Задрав голову, щурясь от солнца, убийца отыскал в бездонной синеве крошечную черную точку, прицелился в нее указательным пальцем и тихонько сказал: «Бах!» Затем, потеряв к невредимому жаворонку всяческий интерес, убийца двинулся своей дорогой, держа курс на видневшееся в отдалении облачко пыльной зелени. Приблизившись к кустам вплотную, он оказался на краю неглубокого овражка, густо заросшего бузиной, крапивой, лопухами и еще какой-то дрянью. Убийца раздвинул кусты и стал спускаться на дно оврага, почти бесшумно скользя в густой путанице ветвей. Пятна тени и света играли на его бесстрастном смуглом лице и на плечах забрызганной красным рабочей куртки. В прохладной сырой тени тонко жужжали комары; снизу сквозь плотную завесу листьев доносилось негромкое журчание ручья.