Добивающий удар
Шрифт:
— Ну, вы не стесняйтесь, вы теперь официальный первый секретарь Временного правительства, я уже заказал вам печать. Ею будете владеть только вы и закреплять документы, любезно одобренные господином Блюменфельдом. Как в стародавние времена говорили: «Хранитель главной королевской, то есть республиканской, печати». Он подписывает, вы закрепляете, таким образом мы будем поддерживать правильность моего выбора. Так что, дерзайте, а мне уже пора приступать к своим собственным обязанностям, господа. И да, прошу вас не стесняться, докладывая друг на друга. Всё же, бывают ошибки, а я подправлю.
Керенский
— Мне не нравится этот человек.
— Мне тоже, — ответил Блюменфельд.
— Но у нас нет другого выхода. Не сомневаюсь, что вы сейчас такой же заложник ситуации, что и я. Предлагаю друг другу не доверять, но работать на благо России. В конце концов, мы оба были госслужащими и грех нам сетовать на несправедливость общества, ведь мы сами его и породили, и вот теперь…
— И вот теперь…, - как эхо повторил за ним Блюменфельд. — Я согласен, но лучше уж доверять, чем не доверять. Цена ошибки слишком высока. А когда вот так вот прямо говорят о евреях, то скорее всего, этот человек избавлен от сдерживаемых эмоций. И можно ожидать от него чего угодно.
— Да, в этом вы правы, я согласен с вами. И хорошо, будем друг другу доверять, насколько это возможно, цена за предательство уж слишком высока. Керенский не остановится ни перед чем, — вздохнул Щегловитов. — Тогда я пошёл к себе, телефон вам скажут, а секретари будут носить бумаги от вас ко мне. Живу я в Смольном под арестом и советую вам жить дома, не делая скоропалительных решений, а то и вы будете жить в Смольном. Я Керенского изучил, поверьте мне.
— Я вам верю и понимаю.
— Ну, вот и хорошо, — и Щегловитов, пожав руку Блюменфельду, тоже ушёл.
Он ушёл, а Блюменфельд без сил опустился в кресло, прижав руку ко лбу, он задумался над своей судьбой. Что тут сказать, он сделает всё, что сможет, но, судя по всему, сделать он многого не сможет. Он начинал бояться Керенского, тот был лишён оголтелого антисемитизма, но в его глазах ощутимо виделось пренебрежение и обещание неотвратимого наказания за предательство. Что же, пусть так, он будет работать на благо государства, а дальше всё будет ясно.
Керенский же, выйдя от Блюменфельда, сразу направился обратно в свой кабинет, работать, работать и ещё раз работать, как завещал нам дедушка Лени… Тьфу, лезет же всякая мерзость с пионерских времён. Надо работать, одним словом. Ему нужен был ещё один генерал для беседы и один атаман, то есть, генерал Маннергейм и есаул Семёнов. Планов было много, планов громадьё, а реализовать их было некому, увы.
Из кабинета военного министра Керенский стал звонить своим подчинённым, начав с начальника Совета общественного порядка генерала Брюна.
— Валентин Николаевич, прошу вас отдать указания об освобождении тюрем от убийц.
— Каким образом?
— Мы уже об этом с вами как-то разговаривали. Раз так, то тогда прошу вас приехать ко мне, я всё вам объясню и прихватите с собой ещё и полковника, точнее генерала, Раша, звание я ему присвою сегодня же.
Второй звонок был уже Климовичу, которого он также вызвал к себе. Постепенно в здание правительства съехались все трое.
— Господа или товарищи, — начал Керенский, когда все приглашённые собрались. — Нам предстоит многое обсудить.
Все промолчали, соглашаясь или не соглашаясь.
— Да, это о плохом. Но сначала о хорошем! Полковник Раша, я поздравляю вас с присвоением генеральского звания.
Полковник встал.
— Я оправдаю ваше высокое доверие, господин министр.
— Не сомневаюсь. На вас, генерал, ляжет вся работа по поиску дезертиров и поимке их на вокзалах. Ваша железнодорожная гвардия получит дополнительно к денежному довольствию ещё и продуктовый паёк, на этот счёт я распоряжусь. Также я попрошу вас создать в своём учреждении отдельный отдел, который будет бороться с диверсантами и обеспечивать охрану промышленных предприятий, пороховых и артиллерийских складов. Я распоряжусь в своём новом качестве о выделении вам пулемётов и любого другого оружия.
— Я думаю, что не стоит, господин министр.
— Здесь я думаю, господин генерал, а вы вносите свои предложения! — резко оборвал его Керенский. — Есть у вас предложения по поводу оружия?
— Никак нет, — по-военному отчеканил генерал.
— Хорошо, всё точно, ясно и без суеты. Вы получаете со складов пулемёты и броневики, и каждый вокзал должен представлять собой укреплённую крепость. Укомплектуйте их мешками с песком, создайте круговую оборону, контролируйте каждый метр станций и депо. Особенно депо. Каждый железнодорожный рабочий должен знать, и инженер тоже, что за пособничество врагам нашего государства, прикрывающих своё предательство различной болтовней, они жестоко пострадают.
Возьмите под свой контроль все основные дороги, насколько это возможно, особенно мосты и перекрёстки. Перевербовывайте людей, деньги вам выделены. В общем, делайте, что хотите, но все пути внутри империи должны быть перекрыты. В случае открытого сопротивления — задерживайте, в случае вооружённого — расстреливайте на месте. Будем оформлять это как самооборону. Соответствующее распоряжение министру юстиции я дам. Он подготовит проект закона и утвердит его. Но можете не сомневаться, он вступит в силу, однозначно… да, и не забывайте про Сибирь и Дальний Восток, они тоже должны быть усилены, хоть и меньше, чем запад и центр России.
— Есть, — только и смог ответить новоиспечённый генерал и зашуршал по бумаге пером, торопясь записать полученные приказы.
— Валентин Николаевич, — обратился к генералу Брюну Керенский. Вам тоже предстоит поработать, для этого нужно выделить из своего состава принципиального человека и поставить его и ещё нескольких людей над китайцами Жен-Фу-Чена. Китайцы сформируются в отдельные небольшие отряды и будут входить в состав расстрельных команд при тюрьмах. Я, прекрасно зная ваше отношение к этому, решил снять с вас часть ответственности. Это к началу нашего совещания.