Добролюбов: разночинец между духом и плотью
Шрифт:
Идеальную спутницу жизни он представлял иной — духовно близкой, стоящей на его интеллектуальном уровне:
«Если б у меня была женщина, с которой я мог бы делить свои чувства и мысли до такой степени, чтоб она читала даже вместе со мною мои (или, положим, всё равно — твои) произведения, я был бы счастлив и ничего не хотел бы более. Любовь к такой женщине и ее сочувствие — вот мое единственное желание теперь. В нем сосредоточиваются все мои внутренние силы, вся жизнь моя»{339}.
Тереза, судя по всему, так и не узнала о благородном замысле Добролюбова и свыклась с отведенной ей ролью — жить врозь с возлюбленным, болеть, нуждаться, пытаться заработать на хлеб самостоятельно, рукодельничать и читать. В конце августа, после возвращения Добролюбова
Решимости совсем порвать с Терезой у Добролюбова не было, и он продолжал время от времени ездить к ней в конце 1858 года и почти весь 1859-й, однако всё реже и реже. Тереза как будто чувствовала, что возлюбленный скоро оставит ее (письмо от 28 декабря 1858 года), но продолжала радоваться встречам. В ее записочках этого периода шесть раз рядом с предметами домашнего обихода упоминаются книги: «Посылаю тебе книги и 2 простыни [17] и 3 пары чулок». Жизнь Терезы словно бы пропитывается добролюбовскими идеями о необходимости ее образования и развития. Она просит прислать ей новые книги, возвращает прочитанные, среди которых и толстые литературные журналы. Перебравшись в начале 1860 года в Дерпт, Тереза писала Добролюбову, что «с удовольствием почитала [бы] К[олокол], Современник] или От[ечественные] Зап[иски]» {341} . Добролюбов наверняка утешался этой тягой к самообразованию — ему удалось-таки приохотить «спасенную» к чтению. Похоже, однако, что читала она еще и потому, что часто ей нечем было себя занять: найти службу или постоянную надомную работу она так и не смогла. Изредка случались заработки: однажды за какое-то шитье она получила 12 рублей — и сразу же сшила себе «миленькое платье».
17
Неоднократное упоминание простыней в письмах Терезы, возможно, указывает на то, что она стирала белье Добролюбова.
Осенью 1858 года Добролюбов познакомил Терезу с самыми близкими друзьями еще со времен учебы в педагогическом институте Иваном Бордюговым и Борисом Сциборским. Когда Бордюгов поздней осенью приезжал в Петербург лечиться, они собирались вместе. В 1859-м в Воскресение Христово опять встретились, радовались и разговлялись «шоколадной пасхой»{342}. Еще раньше Добролюбов представил Терезу Чернышевскому и его жене Ольге Сократовне, которая, судя по некоторым фразам, ей очень понравилась, и та советовала своему «Колиньке» чаще ходить к Чернышевским: «Там тебя умеют ценить и уважать»{343}. А Чернышевский и вовсе стал на короткий период ее ангелом-хранителем.
Во второй половине января 1860 года, когда отношения Терезы с Добролюбовым окончательно исчерпали себя, она отбыла в Дерпт вместе с подругой Амалией — в поисках новой жизни.
Дерпт был выбран подругами не случайно: среди остзейских немцев Лифляндии они чувствовали себя комфортнее. К тому же у Амалии в Нарве жили родители. Тереза решилась на необычный для бывшей проститутки шаг — поступление на акушерские курсы в клинике при Дерптском университете. В начале 1860-х годов в России как раз начали массово открываться акушерские и фельдшерские курсы для женщин{344}.
Исследователям до сих не удалось выяснить, посещала ли Тереза в самом деле эти курсы или же все ее рассказы о них в письмах Добролюбову были обманом, одновременно корыстным и «возвышающим». Биограф Добролюбова Б. Ф. Егоров, специально изучавший университетский архив, утверждает, что «в списках обучавшихся на акушерских курсах никакой Грюнвальд не числилось»{345}. Исследователь проституции Тарновский приводит множество свидетельств лживости французских дам легкого поведения, которые не гнушались никакими средствами, чтобы вытянуть у клиентов и возлюбленных побольше денег{346}.
Почти в каждом письме Тереза вымаливает очередные 100 рублей серебром — то для покупки имущества взамен сгоревшего при пожаре, то для внесения платы за акушерские курсы, то для возвращения каких-то долгов. Но может она и просто попросить прислать из Парижа маленькие наручные часы. Добролюбов, почти год находившийся в Европе, отвечал редко, раз в пять-шесть недель, будто нехотя, неизменно сомневаясь в правдивости приводимых Терезой причин безденежья и ссылаясь на невозможность высылать часто такие большие суммы. Тереза освоила другой путь — бомбардировать письмами Чернышевского (они сохранились в его архиве). Тот брал деньги из кассы «Современника», записывал их на счет Добролюбова и посылал в Дерпт. В общей сложности за 1860–1861 годы Тереза получила от Чернышевского более 500 рублей.
Хотя в ее письмах мы находим много очень конкретных подробностей об акушерской клинике в Дерпте — о начале занятий 22 августа, об экзаменах по разным болезням, о ее собственной регулярной практике, о знакомых докторах, — есть достаточно оснований сомневаться, что она прошла курс обучения. Часто в ее рассказах о занятиях нестыковки видны невооруженным глазом. Так, 18 октября 1860 года Тереза писала:
«Порадуйся же немного за меня, я сдала 3 экзамена: по акушерскому делу, детским болезням и по воспалениям, это разные болезни. Еще я хочу, и уже начала, изучать болезни глаз, потому что, мой любимый Колинька, мне очень нравится медицина, и еще изучаю, как самому можно сделать порошки и разные пластыри и напитки. Самое сложное — болезни глаз, но я всё же хочу попытаться»{347}.
Однако спустя полгода, 28 августа 1861-го, она снова писала Добролюбову, что собирается держать экзамен по акушерству и детским болезням{348}, забыв, что уже сообщала о его сдаче, а в письме от 6 января того же года излагала красочные подробности работы акушеркой:
«У меня сейчас два больных. Одна прелестная молодая госпожа 17-ти лет, но другая еще прелестнее, но она старше, ей 28 лет. Она меня щедро одарила. Я уже приняла достаточно много детей. А еще я имею право без экзамена принимать детей, только не могу выписывать лекарства. Больные меня очень любят за мои руки. В Дорпате не было акушерок с такими маленькими руками, как у меня, и еще говорят, что у меня очень маленькие ноги. Видишь, Колинька, я становлюсь заносчивой»{349}.
Если верить Грюнвальд, то в ее акушерской практике случались смерти рожениц. Так, в том же письме от 6 января 1861 года она сообщала Добролюбову, что после трагического происшествия пришлось откупаться последними деньгами от судебного преследования:
«Перед праздниками со мной случилась неприятная история. Мне нужно было принять роды у тяжелой больной, и она умерла, и ребенок пострадал. За это мне нужно было предстать перед судом. Но я заплатила и сейчас на свободе — но мне это стоило очень много денег. Не было бы у меня денег, меня бы сослали, но, слава богу, сейчас всё позади и за это я должна тебя благодарить, мой добрый Колинька»{350}.
В другом письме Добролюбову Тереза описывала новую «историю», как две капли воды похожую на первую: ее якобы слишком поздно позвали к роженице, та скончалась в мучениях, а пришедший профессор объявил неудачливой акушерке, что виновата именно она; дело якобы передали в суд, и теперь нужно платить штраф{351}. На сей раз Тереза умоляла Чернышевского и Добролюбова прислать уже 675 рублей серебром.
На этом переписка с «Колинькой» оборвалась. Вернувшись в сентябре 1861 года из Европы в Петербург, Добролюбов перестал отвечать ей — здоровье начало резко ухудшаться. 1 октября, так и не дождавшись ни строчки от возлюбленного, Тереза снова написала Чернышевскому, сожалея, что ни он, ни его друг ей не верят, умоляла помочь ей 700 рублями. Перед самой смертью, 14 ноября, Добролюбов отправил ей 200 рублей{352}. В феврале 1862 года Тереза снова беспокоила Чернышевского, не зная, что Добролюбова уже нет в живых. В ответ она получила сообщение о смерти ее «Колиньки»: