Добролюбов
Шрифт:
В связи с этим интересно вспомнить один документ, сохранившийся в архиве Добролюбова и известный под названием «Письмо к директору Пензенской гимназии». Той же осенью 1856 года, когда в институте происходили описанные события, Давыдов получил анонимное письмо из Пензы, автор которого, выступая от имени пензенской интеллигенции, осуждал деятельность Давыдова и доказывал, что характер институтского воспитания должен быть решительно изменен «сообразно современному состоянию общества». В письме содержались также серьезные упреки по адресу окончивших институт студентов.
Давыдов собрал воспитанников и прочитал им свой ответ, обращенный к директору Пензенской гимназии, в котором яркими красками описывались достоинства института и отвергались все упреки по
Студенты были возмущены оправданиями директора и решили сами написать в Пензу. Как всегда, за дело взялся Добролюбов. Он начал писать большое письмо (сохранился только черновик его первых страниц), где объяснял, что студенты совсем не разделяют директорской точки зрения. «Студенты стыдятся, что защита их интересов досталась на долю человеку столь недостойному, и решаются сами сказать слово за себя», — писал Добролюбов. Полемизируя с ответом Давыдова, он высмеял его попытку доказать совершенства института тем, что в нем есть ученые профессора и что за 28 лет из его стен вышел десяток порядочных людей. С негодованием отвергая «жалкие, бесстыдно ложные фразы» Давыдова, Добролюбов отсылал пензенского директора к своей недавно появившейся рецензии в «Современнике», содержавшей правдивую характеристику состояния института. В полном согласии с этой рецензией, открыто развивая мысль, которая там была высказана между строк, Добролюбов доказывал, что смысл десятилетней ревностной работы Давыдова на посту директора сводился к одному: «Он хотел держать студентов как мальчиков, стараясь всего более сделать из них бессловесные, покорные, немыслящие существа…»
И как подлинный гражданин, для которого во всем и всегда на первом плане интересы его родины, Добролюбов писал здесь от имени студенчества:
«…Мы, студенты нового времени, люди молодого поколения, сами более всех видим те гадости, те злоупотребления, которыми отличается Институт в последнее время. И мы не только не оскорбляемся негодованием пензенского общества, но еще радуемся, находя в нем сильного союзника в наших собственных усилиях к уничтожению зла. Мы всегда гласно говорили пред обществом и даже пред высшим начальством, что нынешний институтский порядок не может привести ни к чему доброму… Из этого письма министерство может увидеть, что были правы мы, а не наши ближайшие начальники, на которых одних лежит ответственность за все тяжкое, неискупимое зло, которое потерпела Россия от Института…»
«Мы, студенты нового времени…» Да, Добролюбов имел право говорить так — и не только от имени студентов, но и от имени целого поколения передовой русской молодежи, ибо он выражал ее мысли и чувства. Он становился ее вождем уже на студенческой скамье. Сколько достоинства, сколько мужественной честности звучало в его словах, когда он с горечью указывал на вопиющие недостатки института. По всей стране разъезжались педагоги — питомцы Давыдова, искалеченные дурным воспитанием, зараженные реакционной идеологией и неспособные служить делу народного просвещения так, как представлял себе это служение Добролюбов. Главную ответственность за позорное падение института нес Давыдов.
Борьба Добролюбова с ненавистным «Ванькой», еще далеко не законченная, носила в своей основе политический характер, она отражала глубокие противоречия, присущие тогдашнему русскому обществу. Это была борьба передового человека, демократа и социалиста, против одного из зубров реакции, убежденного представителя охранительной идеологии, защитника принципов казенной педагогики. В этой борьбе успели проявиться все лучшие качества Добролюбова: его честность, смелость, принципиальность — качества, с такой изумительной силой сказавшиеся в дальнейшей деятельности знаменитого критика-трибуна. В этой борьбе он испытал свои силы, приобрел опыт,
X. ДРУЖБА С ЧЕРНЫШЕВСКИМ
«Великие вопросы» продолжали с прежней силой волновать Добролюбова. Он еще чаще, чем прежде, задумывался над судьбой своей страны, над участью ее обездоленного народа. Общественное возбуждение, начавшееся во второй половине 50-х годов, захватило целиком его страстную, жаждущую большого дела натуру. Слухи о крестьянских волнениях, разговоры о предстоящей отмене крепостного права создавали напряженную атмосферу ожидания серьезных перемен в русской жизни. Записи в дневнике, относящиеся к зиме 1857 года, говорят о том, с каким обостренным вниманием следил Добролюбов за развитием «крестьянского вопроса», как близко он принимал к сердцу все, что относилось к положению народа.
Основными чертами нравственного облика Добролюбова были непоколебимое чувство долга, верность тому делу, которое он считал для себя главным и единственным. Сохранившиеся сведения о некоторых эпизодах его студенческой жизни рисуют перед нами образ человека высокой принципиальности, честности, твердости. А. Радонежский вспоминает такой случай: однажды вечером, после ужина, студенты, жившие вместе с Добролюбовым, сидели в своей камере, собираясь скоро ложиться спать. Сам Добролюбов, сдвинув на лоб очки, читал книгу. В это время вернулся из гостей один студент, считавший себя аристократом (он происходил из помещичьей семьи), и начал рассказывать новости: будто бы носятся слухи об освобождении крестьян. Студент говорил об этом с оттенком неудовольствия. Добролюбов, продолжая читать, стал прислушиваться к его речи, но пока еще довольно спокойно. Когда же студент заявил, что, по его мнению, подобная реформа преждевременна для России и что его личные интересы как помещика от этого пострадают, — тут Добролюбов не выдержал. По словам Радонежского, он «побледнел, вскочил с своего места и неистовым голосом; какого я никогда не слыхал от него, умевшего владеть собой, закричал: «Господа, гоните этого подлеца вон! Вон, бездельник! Вон, бесчестие нашей камеры!» И выражениям страсти своей и гнева Добролюбов дал полную волю».
Был и еще случай, когда Добролюбов поссорился со студентами по такому же поводу. В конце 1856 года появился правительственный указ, в котором говорилось что-то о крепостных. Не разобравшись, в чём дело, и решив, что это указ о вольности, толпы извозчиков, дворников, мастеровых бросились в сенатскую книжную лавку, где продавался указ.
Произошла давка, шум, смятение, рассказывает в дневнике Добролюбов. А вечером студенты обсуждали этот случай, и один из них, по имени Николай Авенариус, думая сострить, самодовольно заметил, что для студентов Педагогического института эта новость не может быть интересной, потому что у них нет крестьян… «Я, — продолжает Добролюбов, — Видя, что дело, святое для меня, так пошло трактуется этими господами, горячо заметил Авенариусу неприличие его выходки… Я сказал, что его острота обидна для всех, имеющих несчастие считать его своим товарищем, и что между нами много есть людей, которым интересы русского народа гораздо ближе к сердцу, нежели какой-нибудь чухонской свинье… Выговоривши это слово, я уже почувствовал, что сделал глупость…но начало было сделано…»