Добронега
Шрифт:
– Я пошел, – сообщил ему Хелье.
– Подожди.
Александр передал чадо матери и пообещал, что сей же момент вернется. Вдвоем они спустились в гостиную.
– К Ярославу не ходил еще? – спросил Александр.
– Нет, и не намерен. А что?
– Да так… Живешь все там же, у монастыря, да?
– Да. Но хочу в скором времени перебраться.
– Куда?
– В Корсунь.
– Да? Н-ну… Знаешь что? Никуда не уезжай, не предупредив меня.
Хелье промолчал.
– Вот тебе на житье пока что, – сказал Александр, протягивая кошель.
– Это
– Это за прошлое и за будущее.
– Я у тебя на службе не состою.
– Поэтому я и плачу тебе, и даже не я, но…
– Понял.
– До поры до времени. Друг мой Хелье, ты очень меня сегодня выручил, очень. Я твой должник на всю жизнь.
Теперь еще и этот, подумал Хелье. Толку от этих должников.
– Я дам тебе знать, – сказал он, пряча кошель, – как в Корсунь соберусь. Не сейчас, конечно. Зиму я, пожалуй, здесь проведу. Не здесь вот, в Киеве, а там.
– Да, понимаю. Выпьешь?
– Меня Артем ждет. А впрочем, давай.
– Я тебе кое-что дам на хранение. Грамоту одну. Будет возможность – передашь по назначению.
***
Выйдя от Александра, Хелье потопал по пустой улице. Действительно, народу в Киеве поубавилось заметно. Ждут, пока все успокоится. Навстречу ему шла миловидного вида женщина, и, проходя мимо, иронически улыбнулась. Ага, подумал Хелье. Это потому, что она думает, что я монах, а при виде монахов женщины улыбаются иронически. Он оглянулся, чтобы оценить ее сзади, и внимание его привлек вид ее арселя. Порты и понева сидели на женщине плотно, были, возможно, ей малы, и облегали очень округлый, очень аппетитный арсель. Искушение было огромное. Приподняв подол робы, Хелье разбежался и влепил женщине пендель. Напуганная и возмущенная, она обернулась, схватясь за арсель. Хохоча, Хелье бросился бежать, подпрыгивая и вопя истошным голосом какие-то несуразности.
– Гад такой, черняк противный, мерзавец! – раздавалось вслед.
Он бросил взгляд на Горку и настроение сразу испортилось. Что-то надо делать, подумал он. Дура с округлым арселем здесь не при чем, но если так дальше пойдет, я ведь и с ума могу сойти.
Много месяцев без женщины, недавняя платоническая слишком-близость, безответная любовь – так нельзя. Нельзя!
Словно в ответ на его мысли на улице, на которую он свернул, оказались сразу два хорловых терема. Помимо этого, в связи с частичным запустением города, а также, возможно, отбытием многих мужчин в войско, и, возможно, отсутствием служителей порядка, вдоль улицы тут и там стояли у стен сами служительницы хорлового промысла, заговаривавшие с прохожими, улыбавшиеся им, подмигивающие, но были и стесняющиеся, и краснеющие.
У Хелье не было никакого опыта общения с продажными женщинами. Он выбрал понравившуюся ему девицу лет двадцати пяти и подошел к ней.
Она оказалась профессионалкой, то есть, занималась делом своим не от раза к разу, а постоянно. Она цинично улыбнулась
Она была хорошо, гибко сложена, очень вульгарна, отдаленно миловидна, и попросила деньги вперед. Три гривны. Хелье ничего не знал о ценах на такого рода услуги и заплатил, не торгуясь.
Она быстро сбросила поневу, не стыдясь и не заигрывая стянула рубаху через голову и, сев на ложе, непривлекательно сняла с себя сапожки и порты. В комнате было отчетливо холодно.
– Ну? – сказала она, лежа на грязной холщовой подстилке, грязными пятками к нему. – Иди сюда, – добавила она равнодушно.
Он подошел. Профессионалка равнодушно раздвинула ноги и одной рукой механически подвигала левую грудь, завлекая. Приоткрыла рот. Хелье чувствовал сильное возбуждение и в тоже время ощутил себя последним дураком. Круто повернувшись, он вышел снова на улицу.
Напротив по диагонали жалась к стене и застенчиво улыбалась девушка лет двадцати двух с низкой талией и не очень красивым лицом, чем то напоминавшим – да, пожалуй, именно Марию. Хелье быстро пересек улицу.
– Сколько? – сразу спросил он.
– Одна гривна, – сказала она, улыбаясь и пряча глаза.
– Где?
– Там дальше, за углом.
– Идем.
Она пошла впереди, а он следовал за ней, провожаемый насмешливыми взглядами служительниц. А ведь я, кажется, порчу монахам репутацию, подумал он. Что ж. Тут уж ничего не поделаешь.
За углом оказался небольшой дом, явно семейный, не предназначенный для случайных любовных утех, и пустой. Девушка вошла внутрь, впустила Хелье, и заперла дверь на засов. Помещение состояло из трех комнат и одной кладовой, в которой наличествовал широкий ховлебенк. Здесь недавно топили, было тепло. Почему-то девушка провела его именно в кладовую.
– Садись, – застенчиво сказала девушка.
– Как тебя зовут? – спросил Хелье, стаскивая с себя робу.
– Лучинка, – ответила она.
Врет, подумал Хелье.
– А ты монах? – спросила она, уставившись на сверд.
– Нет, это так, вроде игры, – объяснил Хелье, отвязывая сверд. – Не обращай внимания.
Он положил сверд на пол. Лучинка заперла дверь кладовой на засов. Может быть, в доме был кто-то еще? Вроде нет. Слабый свет проникал через щели в двери. Места было мало, любую из стен можно было достать рукой, стоя посередине, но почему-то именно от этого возникло ощущение небывалого, звериного уюта.
– Плата, – вспомнила Лучинка.
Она нечасто этим занимается, подумал он, доставая кошель.
– Вот гривна, – сказал он.
Лучинка стала раздеваться неспеша, сняла с себя сперва сапоги, поневу, порты, и только после этого шерстяную накидку и рубаху, и осталась совсем голой перед Хелье, не очень его стесняясь. Видимо, здесь она чувствовала себя на своей территории. Тело у нее было тяжеловатое, округлое, но талия наличествовала. Груди слегка отвислые. Плечи пухлые. Роста среднего. Пепельно-соломенные волосы заплетены в тугую косу.