Добронега
Шрифт:
Пробираясь сквозь месиво огня, гари и дыма, со свердом в руке, Хелье не думал ни о чем, не предполагал ничего, и не надеялся ни на что. Было очень жарко, дышать было трудно, и следовало остерегаться, маневрировать, и рисковать. Дверь в пристройку оказалась сорванной с петель. В проходе ничего не было видно из-за дыма. Хелье выскочил обратно в крог, чуть не столкнувшись со следующим за ним Диром, вдохнул, и, сдерживая дыхание, вернулся в проход и, полагаясь на память и подсознание, направился, зажмурившись, к хозяйкиной спальне.
В спальне оказалось неожиданно светло и ясно. Горела пока только кровать – на нее
Женюсь, подумал Хелье, бросая сверд и кидаясь к ней.
Он понимал, что безумен, но не хотел правды. Он сознавал, что вина его велика, но знал, что он не единственный, кто в ответе. Он отдавал себе отчет, что никто на этой грешной земле, будучи знакомым со всеми деталями сложившейся ситуации, не сочтет его виновным – кроме него самого и, наверное, Создателя.
Евлампия не спала. Евлампии здесь больше не было. Было лишь тело, безжизненное и бесполезное, неподатливое, чужое. Кровь сгустилась и запеклась поверх совсем небольшой раны под левой лопаткой, раны, нанесенной одним точным движением, направляющим тонкое лезвие. Лицо трудно было узнать – настолько оно было разбитое, заплывшее, с приподнятой расплющенной верхней губой и выбитыми зубами.
Спальня Евлампии словно ждала прихода Хелье, словно желала ему показать, что именно здесь произошло. Теперь, когда он все это увидел, пламя охватило всю крышу, поползло по стенам, заискрилось. Хелье не очень сопротивлялся, когда Дир, схватив за шиворот и за руку, вытолкнул его в окно. Хелье упал на склон, покатился вниз, остановился, сел. Дир выбрался за ним, прихватив брошенный Хелье сверд.
Некоторое время они шли вдоль самого берега – шел, в основном, Дир, волоча и подталкивая Хелье и тихо ругаясь, проклиная, почему-то, опять же печенегов кудлатых. Какие печенеги, думал Хелье, что он плетет. В конце концов Хелье взял себя в руки и даже огрызнулся на Дира, когда тот в очередной раз собрался его подтолкнуть. Хелье забрал у него сверд.
– Проклятое место, – определил Дир когда они подходили к рыбацкой халупе. – Все у них не так, всегда у них «свой путь», самомнение на двух телегах не увезти – он у них Великий, их Новгород, видите ли. Куча сараев с кастрюлей вместо вечевого колокола, а туда же – великий! Годрик! Эй, Годрик! Налей нам пива, что ли.
Глава восьмая. Старым известным путем
Анхвиса испуганно посмотрела на двух мрачных мужчин, вошедших в хибарку, и даже Светланка не решилась никого обругать. Мужчины сели на пол в углу, сверды положили рядом. Дир взялся за кружку, а Хелье уставился в пространство.
– Может, прямо сейчас отчалим? – спросил Дир.
– Можно, – ответил Хелье безразличным тоном.
– Вот и хорошо, – оживился Дир. – Годрик! Грузимся!
Он залпом выпил и пошел помогать холопу своему.
Сундук переволокли в ладью. Женщины, тихо переговариваясь, вышли из хибарки, сопровождаемые зорким Годриком.
Ладья была больших размеров, чем скандинавские лодки. Половина кнорра. Соснового происхождения мачта показалась равнодушному Хелье слишком тонкой. Женщины сидели рядышком на корме – массивная Анхвиса и маленькая тощая Светланка –
Годрик, увидев, что Дир берется за вторую пару весел, высказался так:
– Недальновидный хозяин мой и кошелька придержатель, не лучше ли было б, ежели бы за вторую пару орудий гребли водяной взялся бы дорогой гость и попутчик?
– Пусть отдохнет, – ответил Дир.
– И все же, драгоценный мой хозяин, позволь мне…
– Дай-ка мне весла, – поддержал холопа Хелье.
Дир посмотрел на Хелье, потом на Годрика, и отдал весла. Не то, чтобы он понял, для чего это нужно. Просто поверил на слово. Раз холоп и друг согласны, значит, что-то в этом есть.
Облизнув палец, Годрик выставил его вверх и, определив направление ветра, прочертил в воздухе линию, диагонально расположенную к направлению течения реки. Дир кивнул и стал расправлять парус. Хелье машинально отметил, что Анхвиса взялась за торчащий у стьйор-борда, у самой кормы, руль.
Сперва было трудно – они шли против течения, да к тому же двигались к середине реки, где течение сильнее, чтобы проследовать мимо Новгорода на солидном расстоянии, дабы не видно было их лиц. Так объяснил Годрик. Дир не очень понял, для чего это нужно, но спорить не стал.
Когда Новгород остался позади, они снова приблизились к берегу, и ладья пошла быстрее и легче.
Усиленная гребля действительно отвлекла Хелье от давешних событий. Бездумно – взмах, гребок, взмах, гребок. Через несколько аржей Дир сменил Годрика на веслах, и Годрик занялся парусом, что-то прилаживая, передвигая, направляя – и ладья пошла еще быстрее. Ветер усилился, в лицо полетели брызги. Ладья вошла в Ильмер, освобожденный ото льда раньше срока благодаря трем необыкновенно теплым неделям подряд.
Озеро встретило путников неприветливо и сварливо. Годрик, весьма толково ориентирующийся в местной географии, в том числе политической, не стал убирать парус, но сделал несколько навигационных жестов. Дир сел к рулю, подвинув Анхвису, и, следя за жестикуляцией Годрика, стал направлять ладью. Наметился солидный крен вправо, обусловленный ветром и волной, и Хелье, втянув весла, переместился, по указанию Годрика, на противоположный борт, для устойчивости. Ладья взлетала на гребни, опасно с них падала, и снова взлетала. Вскоре Светланку начало рвать. За ней последовала очередь Анхвисы. Дир и Хелье сдерживались, а на Годрика качка никак не влияла.
– Может, к берегу ближе подойдем? – крикнул Хелье.
Годрик отрицательно мотнул головой. Ладья шла напрямую через желтую воду Ильмера.
– Пираты. Лучше прямо и быстро, – объяснил Дир и тут же перегнулся через борт, не выпуская, тем не менее, руль.
Прошла, казалось, целая вечность, но в конце концов река Ловать, спокойная и гостеприимная по сравнению с Ильмером, приняла ладью в свое лоно. Через некоторое время Хелье снова взялся за весла.
К вечеру заметно похолодало. На закате Годрик, явно руководящий, если не стратегией, то, во всяком случае, тактикой речного похода, заприметил слева по курсу рыбацкое селение. Причалили и постучались в дом, показавшийся Годрику наименее враждебно выглядящим. Хозяин, старый рыбак, действительно оказался радушным, долго отказывался от платы, но в конце концов согласился взять четыре сапы. Годрик исполнял также обязанности казначея.