Доброй ночи, мистер Холмс!
Шрифт:
На этом письмо заканчивалось. Внизу стояла подпись: «С искренним уважением, Ирен Адлер».
Я уже выплакала все слезы, поэтому, дочитав письмо, подняла взгляд на Нортона с улыбкой. Годфри не разделял моего спокойствия. Неожиданный прощальный жест моей подруги смутил его до глубины души, и теперь он даже не знал, что и думать о ней. Он выглядел настолько по-мальчишески озадаченным, что мне захотелось потрепать его по волосам, как я это обычно проделывала с воспитанниками, когда они сталкивались с непредвиденными сложностями. Конечно же, в данном случае я не могла позволить себе подобной
– На черта ей это? – резко спросил он. – Если Бриллиантовый пояс существует и его можно отыскать, за него можно выручить бешеные деньги. Что она на самом деле задумала?
Годфри все не умолкал, продолжая гадать и строить разные предположения, но так и не смог найти объяснение поступку Ирен. Если моя подруга своей неожиданной щедростью хотела лишить Нортона душевного равновесия и покоя, то ей это удалось.
Я сдержала улыбку, решив, что работнице не следует ставить себя выше работодателя и прерывать поток его вопросов:
– Прошу прощения, мистер Нортон, вы не могли бы снять со стола сундук? Я знаю, он ужасно тяжелый, но, если вы выполните мою просьбу, я смогу перепечатать документы, которые под ним лежат.
Молодой адвокат расхохотался, а я засмеялась вслед за ним, подумав, что, наверное, Ирен сейчас вспоминает о своем подарке Годфри и тоже хохочет.
Глава четырнадцатая
В моей жизни появляется Казанова
Отъезд Ирен Адлер особенно сильно отразился на моем дневнике. Начиная с двенадцатилетнего возраста я записывала в дневник все до мелочей, полагая, что в старшем возрасте чтение этих тетрадей будет для меня поучительным занятием, и они, в своем роде, послужат иллюстрацией моего нравственного совершенствования.
Из-за отъезда Ирен я проводила вечера одна и, решив воспользоваться возможностью, стала перечитывать старые записи. Не берусь утверждать, что они действительно свидетельствовали о моем духовном росте, скорее наоборот: знакомство с Ирен вынудило меня свернуть с прямой проторенной дорожки, уготованной мне моим воспитанием.
Дневники, охватывавшие период нашего знакомства с Ирен, пестрели именами знаменитостей, названиями разных мест и описаниями всяких увлекательных событий. Чтобы вместить все подробности истории о крестике Оскара Уайльда, дела о злом савояре и прочих наших приключений, мне часто приходилось вылезать на золоченые поля.
До встречи с Ирен записи в дневнике были краткими и, боюсь, невероятно скучными. Теперь, с ее отъездом, передо мной встала задача наполнить мои дни чем-то стоящим, тем, о чем имеет смысл писать.
Я продолжала поддерживать отношения с более-менее благовоспитанными представителями театральных кругов. Эти славные люди, то ли по просьбе Ирен, то ли по собственной воле, очень старались, чтобы я не скучала в одиночестве.
В результате подобных встреч, пусть и редких, мой дневник пополнился удивительными записями о той невольной роли, что я сыграла в ухаживаниях Оскара Уайльда, о малоприятном знакомстве с гипнотизером из Мэйфера [26] и прочих событиях, которые находятся за рамками данного повествования.
26
Мэйфер –
Больше всего мне было приятно посвятить освободившееся время добрым делам. Я стала преподавать Софии и ее друзьям английский язык. Каждый вторник на два часа стайка проказников собиралась у меня в квартире, всякий раз опустошая мои запасы горячего шоколада. Вдохновленная бесстрашием Ирен, я стала помогать и Армии Спасения в Уайтчепеле, где доподлинно узнала, что такое настоящая нищета и крайнее отчаяние. Если бы у меня был литературный дар, увиденного с лихвой хватило бы на десяток романов в духе Диккенса.
Несмотря на всю бурную деятельность, что я развернула, самым светлым моментом в моей жизни были письма Ирен. В каком-то смысле, несмотря на то что голос подруги доносился из невообразимой дали и был едва слышным, она продолжала оставаться неотъемлемой частью моей повседневной жизни. С самого начала я пересказывала кое-что из ее писем Годфри Нортону, с которым мы общались каждый день. Делала я это, с одной стороны, из желания пообщаться с ним, а с другой – потому что мне хотелось развеять его подозрения.
– Ну как, есть какие-нибудь вести от вашей подруги? – обычно спрашивал он. – Она не интересовалась, разгадал ли я тайну сундука?
– Нет. Она даже не спрашивала, как вы восприняли ее подарок. Поймите, Бриллиантовый пояс ее больше не интересует.
– Сомневаюсь.
Я поставила перед ним чай, и адвокат, отодвинувшись от стола, принялся барабанить пальцами по столешнице из красного дерева:
– Я так понимаю, ей нравится в Италии?
– Там теплее. Лондон с его вечными туманами, дождями и холодом – не самое подходящее место для оперной певицы.
– Ну да, разумеется. И как у нее там дела?
– Ей предстоит многому научиться, она же новичок в «Ла Скала». Думаю, она всех очарует, дайте только время. Никто не может противостоять ее обаянию, – с уверенностью заявила я.
– Так уж и никто?
– Считаете себя исключением?
– Вынужден признать, что ее широкий жест перед отъездом стал для меня неожиданностью, – проворчал адвока. – Впрочем, похоже, подобные поступки ей свойственны.
– Мистер Нортон, я видела, как вы выступаете в Королевском суде. Вы выглядите очень благородно и величественно в вашей мантии и в парике, однако вы не меньше Ирен склонны к жестам, как минимум столь же широким.
– Вы действительно так полагаете? – Адвокат подался вперед и посмотрел на меня: – А вы безжалостны в своей наблюдательности. Я прав, мисс Хаксли?
– Как и большинство людей, я предпочитаю, чтобы обо мне судили другие, – скромно ответила я.
– И что же вы скажете о вашей подруге?
– В своих суждениях об Ирен я не могу оставаться беспристрастной, но это не значит, что я слепа.
– Занятно, занятно, – отвечал в подобных случаях он.
Расспросы Годфри не прекращались. В итоге я начала брать с собой письма Ирен и зачитывать понравившиеся мне отрывки. Вскоре у нас появился своеобразный еженедельный ритуал – пить чай и читать очередное длинное письмо от моей подруги.