Добыча
Шрифт:
— Земля Молока и Меда, Плодов и Солнца, мы должны…
Мне кажется, он прав. Солнце поднимается над нами и припекает все жарче, заливая светом гору, деревню и толпу улыбающихся людей. Я слышу радостный смех, такой громкий, что даже мои кости вибрируют в такт. Сисси улыбается мне чистой, как небо, улыбкой. Я никогда не чувствовал ничего подобного. Будто я вернулся домой.
15
Крагмэн ведет нас по главной улице деревни, вымощенной кирпичом и брусчаткой. Он увлечен своей ролью экскурсовода, объясняя названия новых для нас вещей и звуков. Вблизи видно, что домики хорошо построены: фундамент и первый этаж каменные, а верхние этажи деревянные. На подоконниках дикие цветы в маленьких керамических горшочках — разноцветные ряды лилий, люпинов, герани, ноготков и резеды. Все аккуратно, чистенько, ярко и в полном порядке. Множество лиц — преимущественно молодые девушки — смотрит на нас из высоких сводчатых окон. Другие девушки идут вслед за нами. Те, кто постарше, смотрят на меня и перешептываются.
Эпаф крутит головой в разные стороны с того момента, как мы сюда пришли. Он раньше никогда не видел девушек, кроме Сисси, и такое множество женщин стало для него потрясением. Он пялится на них огромными остекленевшими глазами и нервно улыбается.
Крагмэн показывает нам главные здания деревни: склады, больницу, дом плотника, родильный дом, дом портных. Все они ненамного больше местных домов. Когда мы покидаем северную часть деревни, дома заканчиваются, как и мощеная дорога, уступающая место возделанной земле. В воздухе стоит запах крови, мяса и навоза. Несколько небольших хижин стоят посреди поля. «Бойня», — говорит, не глядя туда, Крагмэн. Мы идем дальше мимо полей, где поднимаются ровные ряды того, что Крагмэн называет кукурузой, картофелем и капустой; мимо садов, где растут яблоки, груши и сливы. Между ними ходят люди, издали кажущиеся маленькими, как муравьи.
Когда мы огибаем заросли ежевики и поле ржи, неожиданно показывается ледниковое озеро. Вода в озере кристально чистая. Разноцветные камни сверкают на мелководье у берега. Налетает порыв горного ветра, зеркальную поверхность озера подергивает рябь, разбивая перевернутое отражение гор, облаков и неба. К небольшому причалу, построенному из скрепленных стволов деревьев, привязано несколько лодок. К этому моменту наши животы начинают урчать от голода просто оглушительно. Крагмэн улыбается и ведет нас обратно на деревенскую площадь, срезая путь через зеленые луга.
Нас отводят в большой обеденный зал, заставленный рядами пустых столов и скамеек. Молоденькие девушки приносят из кухни еду и шепотом называют каждое блюдо, украдкой поглядывая на нас. Мы жадно набрасываемся на все, что они ставят на стол. Даже я, хоть кашель и разрывает мою грудную клетку, не могу сдерживаться. Глаза у меня слезятся, с носа капает в тарелку, голова кружится и гудит, будто в ней стая пьяных комаров. Но я все равно уплетаю за обе щеки. Каша, яичница с беконом, булочки. Так девушки называют блюда, которые ставят перед нами. Остальные стоят снаружи, прижимаясь лицами к окнам, чтобы как следует нас рассмотреть. Все такие симпатичные и молоденькие.
Как будто что-то щелкает внутри меня. Странно. Почти все здесь — женщины. И все очень молоды.
Я смотрю на эти юные лица, которые буквально протискиваются в окна. Маленькие дети, младшие подростки, подростки. Подавляющее большинство — женского пола. Мальчиков мало, и ни одного старше семи-восьми лет.
Совсем другую картину я вижу здесь, в обеденном зале. Вместо молоденьких девушек по периметру комнаты стоит примерно дюжина мужчин, лысеющих и пузатых, от сорока до пятидесяти лет. Ни один из них не похож на моего отца. Все они рыхлые и носят бороды, а отец всегда был мускулистым и гладко брился. В дальнем углу я вижу двоих особенно толстых мужчин. Они стоят по обе стороны от Крагмэна, которого, кажется, покинула вся его веселость. Ни тени улыбки на лице, толстые руки сложены на груди. Он что-то произносит, всего слово или два, и один из мужчин направляется на улицу.
В этот момент я замечаю портреты на стене. Их около дюжины, они все висят в ряд, в промежутках между окнами. Это великолепные картины, изображающие мужчин в полных достоинства позах. Деревянные рамы вырезаны вручную. Я бросаю взгляд на них и уже готовлюсь вернуться к тарелке, но тут застываю, словно пораженный молнией.
С бешено бьющимся сердцем я отодвигаю стул и встаю. Никто не обращает на меня внимания, Сисси и мальчики слишком заняты поглощением еды.
Это самые долгие и медленные шаги в моей жизни. Я передвигаю ставшие каменными ноги, не отрывая взгляда от портрета в темном углу. Обеденный зал неожиданно затихает, все смотрят, как я, словно в трансе, иду к портрету. Я кашляю, и из моих легких выходит буквально несколько литров мокроты. Но это меня не останавливает. Портрет все ближе. Мне в лихорадке кажется, будто изображение летит ко мне, а темнота вокруг него разлетается, как тающее под солнцем облако. Лицо с картины смотрит на меня знакомыми глазами, одновременно добрыми и властными. Я вижу впалые щеки и высокие скулы на лице с резкими чертами. Волосы успели стать седыми, морщинки в углах глаз более заметными.
Это мой отец.
Я слышу сзади, в нескольких метрах от меня, тяжелые шаги.
— Ты его знаешь? — спрашивает Крагмэн.
Я отвечаю вопросом на вопрос:
— Кто он?
— Старейшина Джозеф.
Джозеф. Джозеф.Я роюсь в памяти, надеясь, что эти звуки вызовут спрятанные воспоминания.
Ничего. Голова кружится, меня лихорадит, в висках стучит.
— Где он? — спрашивает Сисси.
Она стоит рядом со мной, с пепельно-бледным лицом. За ее спиной мальчики привстали со скамьи и не сводят глаз с портрета.
— Откуда вы его знаете? — спрашивает Крагмэн.
Я задаю единственный вопрос, который имеет значение. Вопрос, который мучил меня долгие годы молчания и непроглядной тьмы.
— Где он?
Голос Крагмэна звучит мрачно и серьезно:
— Его нет с нами.
— Где он? — на этот раз спрашивает Сисси. Я слышу в ее голосе нетерпение и страх.
Крагмэн поворачивается к ней, огромное тело движется с неотвратимостью тектонической плиты.
— Он погиб. Это было трагическое происшествие…
Я делаю шаг назад, но не чувствую, что мои ноги двигаются. Я даже не чувствую, что они касаются земли.
Мою голову пронзает боль. Резкая, как если бы часть черепа исчезла и по обнаженному мозгу провели куском неструганого дерева. Комнату заливает гипнотически мерцающий красный свет. Я падаю по спирали, невероятно медленно, и вижу множество лиц — белые смазанные пятна. Затем мир вокруг меня растворяется.
16
Отец разбудил меня, встряхнув за плечо.
— Что случилось? — спросил я, не испытывая ни малейшего страха; лицо отца выглядело скорее радостным, чем обеспокоенным.
— Мы идем на прогулку, — ответил он.
— Правда? Зачем?
— Пойдем, — настаивал отец.
— Нам обязательно надо идти, папа? Я не хочу выходить на солнце.
— Пойдем, — повторил отец, и, естественно, я подчинился.
Я послушно надел ботинки, нанес солнцезащитный лосьон на руки и лицо, натянул кепку до бровей. На всякий случай мы захватили с собой накладные клыки. Дневной свет, когда мы открыли дверь, брызнул нам в глаза, как кислота.