Добывайки в поле
Шрифт:
— За новую одежду Спиллера! — сказал он, и Спиллер, смутившись, тут же нырнул в листву. Но не успела еще живая завеса перестать колыхаться, как они снова увидели его лицо.
— Ее шьет одна дама, — смущенно сообщил он и снова исчез.
Глава шестнадцатая
«Счастье с бессчастьем, что ведро с ненастьем».
Было еще совсем рано, когда на следующее
— Вылезай-ка из ботинка, дочка! — крикнул он. — Я хочу что-то тебе показать.
Дрожа от холода, Арриэтта натянула на себя одежду и, накинув на плечи кусок красного одеяла, вылезла наружу и стала рядом с отцом. Солнце уже поднялось, и все, на что падал ее взгляд, поблескивало, словно посыпанное сахарной пудрой.
— Первый иней, — сказал через минуту Под.
Арриэтта сунула закоченевшие пальцы под мышки и туже натянула одеяло.
— Да, — сдержанно откликнулась она, и оба замолчали..
Но вот Под откашлялся и сказал:
— Нет нужды будить мать. При таком солнце через час все, наверное, растает. — Он снова замолчал, погрузившись в свои мысли. — Думал, тебе понравится, — хрипло сказал он наконец.
— Да, — повторила Арриэтта и вежливо добавила: — Очень красиво.
— Самое разумное, — сказал Под, — тихонько приготовить завтрак и не трогать мать. В этой овечьей шерсти ей должно быть тепло.
— Я еле жива, — ворчала Хомили за завтраком, держа обеими руками ореховую скорлупку с горячим, как огонь, чаем (теперь благодаря Спиллеру им не приходилось так экономить свечи). — Я продрогла до мозга костей… Знаешь, что? — продолжала она.
— Нет, — коротко сказал Под. — Что?
— Давай, пойдем на выгон, где останавливаются цыгане и поищем чего-нибудь. Там сейчас никого нет. Раз Спиллер ушел надолго, значит, цыгане снялись с места. Может, мы что-нибудь найдем, а в такую погоду хуже всего сидеть на месте. Как ты на это смотришь, Под? Оденемся потеплее.
Арриэтта сидела молча, переводя глаза с отца на мать. Она уже поняла, что если ты хочешь чего-нибудь, лучше не вмешиваться в разговор взрослых.
Под колебался — он не хотел вторгаться в чужие владения, ведь туда ходит за добычей Спиллер.
— Ну, ладно, — неуверенно согласился он наконец.
Поход оказался совсем не легким. Спиллер спрятал свою лодку, и им пришлось переправляться на другой берег на плоском куске коры, а когда они двинулись по лесу вдоль ручья, оказалось, что оба берега заросли густо куманикой — чудовищная чаща из живой колючей проволоки, которая цеплялась за платье и волосы. К тому времени, когда они перебирались через зеленую изгородь на травянистую обочину дороги, все трое были растрепаны и расцарапаны до крови.
Увидев место, где разбивали табор цыгане, Арриэтта совсем приуныла. Лес, через который они с таким трудом пробрались, заслонил последние тусклые лучи солнца. Покрытая тенью трава была истоптанная
— Батюшки! — бормотала Хомили, поглядывая по сторонам, — Мне что-то разонравился этот кусок красного одеяла.
— Ну, — сказал наконец Под, — пошли. Раз уж мы здесь, надо все хорошенько осмотреть.
И первым спустился с насыпи.
Но им было противно до всего дотрагиваться. Хомили боялась, как бы они не набрались блох. Под нашел старую железную кастрюльку без дна. Под чувствовал, что она может для чего-нибудь пригодиться, только не знал, для чего. Он ходил вокруг нее, рассматривая со всех сторон, и даже раз или два стукнул головкой шляпной булавки. Раздался глухой звон. Однако в конце концов он оставил ее, решив, что здесь она ни к чему, а нести ее тяжело.
Арриэтта обнаружила небольшую кухонную плиту. Она лежала на насыпи под живой изгородью, и, судя по тому, как сильно она заржавела и как густо разрослась вокруг нее трава, лежала уже много лет.
— Знаешь, — сказала Арриэтта, молча осмотрев плиту со всех сторон, — в ней можно жить.
Хомили вытаращила глаза.
— Жить? В этом? — с отвращением закричала она.
Плита лежала на боку, частично уйдя в землю.
По сравнению с обычными кухонными плитами она была очень маленькая, с закрытой решеткой из железных прутьев и крошечной духовкой. Такие плиты встраивают в жилые фургоны. Возле нее лежала кучка рассыпающихся костей.
— А девочка права, — сказал Под, стуча по прутьям решетки. — Здесь можно разводить огонь, а жить, скажем, в духовке.
— Жить! — воскликнула Хомили. — Ты хочешь сказать: зажариться живьем.
— Да нет, — возразил Под, — зачем топить во всю мочь? Так, небольшой огонь, чтобы было тепло внутри. И мы были бы здесь, — он взглянул на медную задвижку на дверце духовки, — в полной безопасности. Чистое железо, — он постучал по плите шляпной булавкой. — Его не прогрызешь.
— Мыши могут пролезть между прутьями, — возразила Хомили.
— Возможно, — сказал Под, — но я думал не столько о мышах, сколько о… — он приостановился, на лице его отразились смущение и тревога, — …о горностаях, лисицах и прочих зверюгах.
— Ах, Под! — воскликнула Хомили, прижимая ладони к щекам и трагически глядя на него. — Ну зачем вспоминать о таких вещах? Зачем? — чуть не плача повторяла она. — Ты же знаешь, как это на меня, действует.
— Но такие вещи существуют на свете, — бесстрастно настаивал Под, — в этой жизни надо смотреть правде в глаза, если можно так выразиться. Надо видеть то, что есть, и смело встречать то, что вам не по вкусу.
— Но лисицы, Под! — запротестовала Хомили.
— Да, конечно, — согласился Под, — но ведь они есть, от этого не уйдешь. Понимаешь, что я хочу сказать?