Добывайки в поле
Шрифт:
Впрочем, какое это имеет значение, если это их последняя ночь на земле…
Глава семнадцатая
«Чему быть, того не миновать».
Эта ночь не была их последней ночью на земле (всегда находится какой-нибудь выход), однако она оказалась их последней ночью в земле.
Первой проснулась Арриэтта. Она чувствовала себя усталой, словно плохо спала, но лишь позднее (как она рассказала Тому) припомнила свой сон про землетрясение. Она лежала в неудобной позе, стиснута со всех сторон. В ботинке было светлей, чем обычно, но она вспомнила, что вход в него остался не зашнурован. Только почему, удивилась она, чуть приподнявшись, дневной свет падает сверху, точно из слухового окна? И тут она поняла: ботинок, лежащий раньше на боку, теперь стоял почему-то прямо. Невероятно! Первой ее мыслью (заставившей сильнее забиться сердце Арриэтты) была мысль, что ее сон о землетрясении оказался явью. Арриэтта кинула взгляд на Пода и Хомили. Судя по тому, что она смогла увидеть, — они с головой зарылись в овечью шерсть! — они спокойно спали, но не совсем в том положении, в каком они легли в постель. Что-то случилось ночью, Арриэтта была уверена в этом, если только она сама не продолжает спать и видеть сон.
Арриэтта тихонько села. Хоть ботинок был открыт, воздух показался теплым, даже, душным: он пахнул дымом, луком и чем-то еще, незнакомым, — может быть, так пахнет человек? Арриэтта проползла по дну ботинка и подкралась к его открытой части. Встала на ноги и посмотрела наверх. Вместо песчаной крыши их пещеры она увидела проволочную сетку и нечто вроде полосатого потолка. Должно быть, они под кроватью, догадалась Арриэтта (она уже видела кровати снизу там, в большом доме), но чья это кровать? И где?
Дрожа — не столько от страха, сколько от любопытства — Арриэтта задрала ногу повыше и поставила ее в дырочку для шнурка, затем подтянулась на петле; еще один шаг, еще один рывок и… Арриэтта выглянула наружу. Первое, что она увидела совсем рядом с собой — так близко, что она могла посмотреть внутрь, — был второй ботинок, точь в точь такой же, как у них.
С того места, где она находилась, ничего другого не было видно. Кровать была низкая, вытянув руку, Арриэтта могла дотронуться до сетки. Но слышно ей было все: бульканье закипающего чайника, потрескивание огня и более глубокий и ритмичный звук — храп человека.
Арриэтта задумалась: хотела было разбудить родителей, но потом решила, что не стоит. Лучше сперва побольше разузнать. Она ослабила шнурок в четырех срединных дырочках и выскользнула через щель наружу, затем прошла по ботинку до его носика и осмотрелась. Теперь это было нетрудно.
Как и догадывалась Арриэтта, они находились в фуре. Ботинок стоял под складной кроватью, занимавшей одну ее стенку; напротив нее, у другой стены, Арриэтта увидела маленькую кухонную плиту, вроде той, что они нашли у живой изгороди, и резную висящую полку светлого дерева. На ней стояли зеркальца, ярко раскрашенные вазы, глиняные кружки и висели гирлянды бумажных цветов. Под полкой по обе стороны плиты были встроенные шкафчики для белья и посуды. На плите тихонько кипел чайник, сквозь прутья решетки мерцало красное пламя.
У задка повозки, под прямым углом к кровати, была вторая лежанка, поверх встроенного в стенку рундука. Арриэтта, высматривавшая подходящее убежище для родителей и себя, заметила, что рундук стоял не вплотную к полу, и под ним оставалось пространство, достаточное, чтобы добывайка мог туда заползти. На лежанке она увидела гору под лоскутным одеялом; гора поднималась и опускалась. Судя по храпу, там спал человек. У изголовья стояла лейка с жестяной кружкой на носике. Бузинная наливка, — подумала Арриэтта. — Да, эта ночь погубила нас.
Налево от нее, тоже под прямым углом к длинным стенам, была дверца фургона. В распахнутую настежь верхнюю часть ее вливалось зимнее солнце. Арриэтта знала, что дверь выходит вперед, к оглоблям. Одной стороной, той, где была задвижка, нижняя часть двери неплотно прилегала к раме — из щели струился свет. Возможно, если она не побоится туда подойти, ей удастся выглянуть наружу.
Арриэтта колебалась. До двери был всего один человеческий шаг. Гора на кровати по-прежнему вздымалась и опускалась, наполняя воздух храпом. Арриэтта легко соскользнула с носка ботинка на вытертый коврик и бесшумно побежала на цыпочках к двери. В первый миг яркое солнце, проникавшее в щель, чуть не ослепило ее, затем она различила полоску травы, мокрой от тающего снега, и тлеющий между двумя камнями костер.
Немного поодаль, у живой изгороди, Арриэтта увидела знакомый предмет — старую кухонную плиту. У нее сразу поднялось настроение — значит, они все еще были на выгоне и никуда не переехали за ночь, как она опасалась.
Арриэтта стояла, сунув нос в щель, и глядела наружу, как вдруг наступила тишина. Она обернулась и приросла к полу: человек на лежанке сидел. Это был огромный мужчина, полностью одетый, смуглый, с шапкой кудрявых волос. Глаза его были зажмурены, руки со сжатыми кулаками раскинуты в стороны, рот разинут во всю ширь — он громко и сладко зевал.
На Арриэтту напал страх. Надо куда-то скрыться, но куда? Она взглянула на кровать справа, ту, под которой стояли ботинки. Она добралась бы сюда за три прыжка, но лучше не шевелиться, так сказал бы отец. Затененная нижняя часть двери, возле которой она стояла, казалась еще темней из-за яркого света, который лился в верхнюю, открытую ее часть. И Арриэтта лишь слегка отступила от щели, на фоне которой мог быть замечен ее силуэт.
Человек перестал зевать, спустил ноги в носках на пол и с минуту сидел, задумчиво глядя на них. Арриэтта заметила, что один его глаз был черный и блестящий, а второй — светло-карий, куда бледнее, чем первый, и полуприкрытый веком. Должно быть, это и есть Кривой Глаз — этот огромный, толстый, страшный мужчина, который сидит так неподвижно и любуется своими носками.
И тут странные глаза поднялись, улыбка стала шире, и Арриэтта поняла, что Кривой Глаз смотрит на ботинки.
У нее перехватило дыхание, когда она увидела, что он наклоняется вперед и (ему было достаточно протянуть для этого свою длинную руку) вытаскивает их из-под кровати. Он любовно взирал на ботинки, держа перед собой сразу оба, затем, словно заметив разницу в весе, поставил один на пол. Раскрыв ладонь одной руки, он легонько потряс над ней ботинок, перевернув его кверху подметкой, но оттуда ничего не выпало, и он убрал ладонь.
Вопль, который он издал в следующую минуту, наверно, разнесся (думала впоследствии Арриэтта) на много миль кругом. Кривой Глаз уронил ботинок, тот упал на бок, и Арриэтта с ужасом увидела, как из него выбежали Под и Хомили, проскользнули у него между ног и исчезли (но не раньше, чем он успел их заметить) в промежутке между рундуком и полом.
Наступила тревожная тишина.
Как ни была напугана Арриэтта, Кривой Глаз, казалось, испугался еще больше: лицо его приобрело цвет теста, глаза чуть не вылезли из орбит. В наступившей тишине тонким, как ниточка, эхом повисло короткое слово. Кривой Глаз не мог поверить своим ушам… кто-то… что-то… где-то… отчаянно пискнуло: «Ой!»