Добывайки в поле
Шрифт:
— Понимаю, можешь не сомневаться, — отвечала Хомили, глядя на плиту куда благосклоннее, — но если мы ее зажжем, цыгане увидят дым.
— И не только цыгане, — согласился Под, глянув искоса на дорогу, — но и любой прохожий. Нет, — вздохнул он, поворачиваясь, чтобы уйти, — ничего не выйдет. Жаль. Железо есть железо.
Единственной стоящей находкой была горячая — с пылу с жару — картофелина с обуглившейся кожурой, — Арриэтта заметила ее на том месте, где цыгане разводили костер. Угли были еще теплые, и когда их поворошили палочкой, по золе змейками побежали красные искры. Когда Под разломал картофелину, от нее пошел пар. Усевшись поближе — насколько они отважились — к опасному теплу, они наелись до отвала горячей картошки.
— Хорошо было бы прихватить домой немного золы, — заметила Хомили. — Скорее всего именно так Спиллер и готовит — добывает огонь у цыган. Как ты думаешь, Под?
Под подул на кусочек картофелины, который держал в руках.
— Нет, — сказал он, откусив от него и говоря с набитым ртом, Спиллер готовит каждый день, не важно — есть тут цыгане или нет. У него свой способ. Хотел бы я знать — какой.
Хомили наклонилась и пошевелила угли обгорелой палочкой.
— А что, если мы притащим сюда ботинок и будем все время поддерживать здесь огонь?
Под тревожно оглянулся по сторонам.
— Слишком на виду, — сказал он.
— Ну, а если мы поставим ботинок под изгородью, — продолжала Хомили, — рядом с плитой? Как ты на это смотришь? Или внутри плиты? — добавила она вдруг, сама не веря, что это возможно.
Под обернулся медленно и посмотрел на нее.
— Хомили… — начал он и замолчал, словно ему не хватало слов. Но вот он положил руку на плечо жены и с гордым видом взглянул на Арриэтту. — Твоя мать — удивительная женщина, — с чувством произнес он. — Никогда не забывай это, дочка. — И закричал: — Свистать всех наверх!
Они принялись, как безумные, таскать к костру прутья и сырые листья, чтобы не дать огню слишком быстро прогореть. Они бегали взад-вперед, поднимались к живой изгороди вдоль насыпи, забирались в рощицу… они спотыкались, падали, но вытаскивали, выдергивали, тащили, несли, волокли… и вот уже в свинцовое небо поднялась тонкая струйка дыма.
— Ой, — тяжело дыша, проговорила Хомили с огорчением, — дым будет виден на много миль вокруг.
— Неважно, — пропыхтел Под, — подумают, что это цыгане. Сгреби сюда побольше листьев, Арриэтта, нам нужно, чтобы костер горел до самого утра.
Внезапный порыв ветра кинул дым в глаза Хомили, по ее щекам покатились слезы.
— Ах! — воскликнула она огорченно. — Вот что нам предстоит делать всю зиму, день за днем, неделя за неделей, пока мы не обдерем себе все руки, а тогда какое уж топливо… Ничего не выйдет, Под. Ты и сам видишь.
И, сев закопченную крышку от жестянки, она расплакалась.
— Мы не можем провести всю остальную жизнь, — сказала она, всхлипывая, поддерживая открытый огонь.
Поду и Арриэтте нечего было возразить, они вдруг почувствовали, что Хомили права: добывайки слишком малы и слабы, им не набрать топлива для настоящего костра… Темнело, ветер становился все резче: пронзительный ветер, предвещавший снег.
— Пора возвращаться, — сказал, наконец, Под. — Что ж, во всяком случае, мы сделали попытку. Ну, полно, полно, — принялся он тормошить Хомили. — Вытри глаза, мы что-нибудь придумаем.
Но они так ничего и не придумали. Погода делалась все холодней. Спиллер не появлялся. Через десять дней у них кончилось мясо, и они пустили в ход свою последнюю свечу — их единственный источник тепла.
— Ума не приложу, — жалобно причитала Хомили, — когда они забирались вечером под овечью шерсть, — как нам быть. Одно я знаю твердо — Спиллера мы больше не увидим. Верно, с ним случилась беда.
А потом начался снегопад. Хомили лежала под одеялом в ботинке и не желала вставать, чтобы взглянуть на него. Снег предвещал ей конец.
— Я умру здесь, — заявила она, — в тепле и удобстве. А вы с папой, — сказала она Арриэтте, — можете умирать, как хотите.
Как ни уверяла ее Арриэтта, что заснеженное пастбище очень красиво, что холод стал менее жестоким и что она сделала санки из крышки от жестянки, которую Под взял у костра, все было напрасно: Хомили вырыла себе могилу и была намерена умереть.
Хотя Арриэтте было жаль мать, это не мешало ей с удовольствием кататься на санях — по широкой дуге вниз с насыпи до самого рва. А Под мужественно продолжал выходить в поисках пропитания, хотя на живых изгородях уже почти ничего не осталось, да и за это немногое — несколько последних ягод — приходилось сражаться с птицами. Все трое похудели, но чувствовали они себя хорошо, и загоревшие под зимним солнцем щеки Арриэтты рдели здоровым румянцем.
Однако прошло пять дней и все переменилось: сильно похолодало, и снова пошел снег. Его наметало в высокие воздушные сугробы, слишком легкие и сыпучие, чтобы на них могла удержаться спичка, не то, что добывайка. Под и Арриэтта оказались прикованными к дому и большую часть времени проводили теперь рядом с Хомили в ботинке. Овечья шерсть не давала им замерзнуть, но лежать там в полутьме было скучно, и часы тянулись медленно. Иногда Хомили оживлялась и рассказывала им истории из своего детства. Она могла не заботиться о том, чтобы они были интересны, — ее слушателям все равно было некуда деваться.
И наконец наступил день, когда их запасы кончились.
— У нас ничего не осталось, — объявил однажды вечером Под. Один кусочек сахара и полсантиметра свечи.
— Свечу я есть не могу, — жалобно сказала Хомили, — особенно парафиновую.
— Тебе никто этого не предлагает, — отозвался Под. — Да, еще есть капелька бузинной наливки.
Хомили села в постели.
— Да? — сказала она. — Положи сахар в наливку и подогрей ее на свече.
— Но как же так, Хомили, — запротестовал Под. — Я Думал, что ты непьющая.
— Грог — другое дело, — объяснила Хомили. — Позови меня, когда будет готово, — она легла и добродетельно прикрыла глаза.
— Она все равно сделает по-своему, — пробормотал Под, оборачиваясь к Арриэтте. Он с сомнением посмотрел на бутылку. — Здесь больше, чем я думал. Надеюсь, ей это не повредит…
У них получился настоящий праздник, ведь они так давно не зажигали свечи. Как приятно было собраться вокруг нее всем вместе и понежиться в ее тепле.
Когда, наконец, согревшись, они легли спать, Арриэтта уютно устроилась под теплой шерстью и ее охватило странное чувство спокойствия и довольства. «Все будет хорошо», — подумала она. Арриэтта заметила, что Под, который тоже приложился к наливке, уснул, не зашнуровав край ботинка…