Дочь человечья, или Это я, Ольга
Шрифт:
Это было как раз время социальных потрясений: Перестройка, полный крах прежней системы, внезапное обесценивание сбережений, внезапное многократное взвинчивание цен. И это мне запомнилось. У меня не было сбережений, но и денег вообще у меня тоже при этом не было. Я хорошо помню, как стояла в магазине, смотрела на творожную массу и думала, могу ли я позволить себе ее купить или нет - на ней стояла какая-то запредельная цена... Бедствовала я очень долго, до тех пор, пока какие-то заработки просто на жизнь не стала давать музыка. Я этого не замечала. Все удивлялись: "На что ты живешь?" Я не понимала, на что я живу; мне хватало трех копеек. Жила как птичка Божия. Ну ладно, не видела я сыра нигде, кроме как в гостях. Ну и что, суп из пакетиков - коробку - я купила до повышения цен, год его ела. Нормально. Я была счастлива. Мне было предначертано выстоять и переломить эту ситуацию в свою пользу. А тем, кому предначертано, и силы даются, как дается и вот эта предельная уверенность, которая в любой ситуации все равно заставляет тебя делать свое дело. А уж в совсем отчаянные моменты силы небесные как-то поворачивают
В те времена играла и пела в переходах, на Арбате, когда уж совсем припирало, не на что было просто хлеба купить. Первый раз я попробовала так петь в Ленинграде в переходе (после фестиваля акустической музыки, не было денег на обратный билет). Я собрала себе охрану из знакомых - жутко боялась. Но обошлось без эксцессов. Зато я заработала 60 рублей, и мне это казалось дикими деньгами. Но это требует такой траты сил! Я бы сравнила это с забиванием гвоздей биноклями. После этого ни петь, ни писать - долго в себя нужно приходить, и морально, и физически.
Надо сказать, что я приехала из Свердловска уже сложившейся певицей и готовым автором. У меня уже были собственные песни - наивные, красивые. В Москве вышла на рок-кабаре Алексея Дидурова. Леша был неотразимым человеком с искристыми глазами, романтиком, борцом. Он создал такой "лягушатник" для начинающих гениев, и это был настоящий подвиг с его стороны. Туда почти каждому можно было прийти с гитарой или со стихами, выступить перед такими же непризнанными бедолагами, выслушать их мнение. На раннем этапе это порой единственная возможность авторам вообще выйти к людям. Такой детский сад для талантов, нищий и гонимый изо всех помещений. Дидуров поддерживал словом и делом, давал первую литературную и человеческую оценку, выводил хоть на маленькую, но сцену. Многие потом стали известными. Для существования этого всего надо было беспрерывно сражаться с властями за выживание своего детища, находить помещение, аппаратуру, привлекать помощников, которые будут за спасибо делать звук и администрировать происходящее...
В Москве я поступила в Российскую академию музыки имени Гнесиных, тогда еще она называлась музыкально-педагогическим институтом имени Гнесиных. Ну, в общем, скорее для статуса я поступила в институт, на эстрадный вокал, чтоб было понятно, по крайней мере, моим родителям, чем я тут занимаюсь. Четыре года там училась заочно. Прошло огромное количество времени до тех пор, пока я смогла успокоить своих родителей корочкой о высшем образовании. И тут моим педагогом стал Лев Валерьянович Лещенко. Я раньше к нему не испытывала каких-либо горячих чувств, но, познакомившись с ним, очень его полюбила. Это очень интересный, очень хороший и очень умный человек. Кстати, он помог "Ковчегу" выпустить альбом "Батакакумба". Конкретно взял и поддержал нас. И, благодаря ему, это дело состоялось, поскольку не секрет, что для андеграундных музыкантов "каждый шаг через больно", и каждый шаг дается с неимоверными усилиями: собирание денег, отыскивание студии и так далее. Концертами не заработаешь на студию никогда в жизни, и выпуском диска андеграундного никогда в жизни не возвратишь денег, в него вложенных. Это все делается, в основном, на доброй воле, на любви к искусству, и на помощи друзей.
В Свердловске, в музыкальном училище, моим педагогом был Валерий Борисович Гуревич. Он первый поверил в "гадкого утенка", он разбирался с постановкой голоса, с ним я искала первый учебный репертуар, который порой пою для себя до сих пор. Это довольно трудоемко - первичная огранка, обучение азам, это четыре года в постоянном контакте - по три-четыре урока вокала в неделю. Я ему очень благодарна за все. А с Лещенко мы встречались два раза в год, на сессиях, но впечатление у меня осталось очень хорошее. Он чем-то похож на Гуревича, что-то в них есть общее, оба такие глубокие, породистые мужчины. Для меня было очевидно, что надо к нему стремиться. Я к нему подошла, попросила, и он меня взял. Собственно, учить он меня не учил, он меня слегка направлял - как и что выбрать на экзамены. Он находил время приезжать на занятия, несмотря на свою огромную занятость, никогда не опаздывал даже на минуту, полностью присутствовал в уроке. Но понятно, все равно это были лишь экспресс-встречи для принятия текущих решений. Обучение в таком режиме невозможно.
Я всегда себя хорошо вела, но тоже, как-то, помню, забыла зачетку. Тогда там еще Гелена Великанова преподавала, и она говорит: "Чего вы хотите от этих певиц? Вокалисты - это вообще люди без головы, а уж женского рода, да еще эстрадной специализации, - они и платье на сцену забывают надеть! А вы хотите, чтоб они приносили зачетку!"
"Ковчег" начинал с с наивных и красивых акустических песен. До сих пор пою "Осень", "Что значит небо", "Сделай меня тенью", "Нет у тебя души", "Жемчужину".
Второе в жизни выступление едва оперившегося "Ковчега" состоялось в Брянске, куда нас пригласили после фестиваля "Пробуждение". Там проходил студенческий фестиваль. Какой-то взрослый дядя из начальства по непонятной причине отнесся к нам с неприязнью, не хотел давать выступать, потом урезал лимит до трех песен. Мы вышли на сцену крайне растерянными и начали выступление, заикаясь. Но внезапно из зала пошла мощнейшая поддержка. Зрители хлопали и пели с нами, в темноте вспыхнуло множество огоньков зажигалок. Бешеные овации, крики и топот полностью подтвердили победу. Тот дядя, которому мы сначала
Вернувшись в Москву, мы гордо ожидали продолжения в том же духе, но жизнь щелкнула по носу - больше нас никуда и не думали звать, а в Москве где-либо еще выступить было невозможно. Потянулись невыносимые будни беспросветной бедности, одиночества и безвестности в чужом городе.
В это же время началось резкое повышение цен, тотальный дефицит, введение "карточек покупателя" для москвичей (к числу которых я не принадлежала) и тому подобные радости социума. Миру стало не до нас...
В конце концов тот "Ковчег" распался, оставив на память домашнюю запись сомнительного качества.
Затем был довольно ураганный период "Блюз-Ковчега" - этот коллектив просуществовал всего пару-тройку концертов.
После его распада появился "Акустик-Ковчег", когда меня обвиняли в предательстве блюза. Состоялось всего несколько концертов, но реакция была ураганная: мы реально соприкоснулись с силой и поняли, что делаем нечто исключительное на земле. Но это длилось недолго. Все накрылось медным тазом. Дорасти, уже сознательно, до этой энергии мы смогли только через десять лет.
О группе тех времен есть что вспомнить. Многие из тонкой прослойки слышавших концерты "Акустик-Ковчега" или кассетную запись концертного альбома "Аку-Аку" до сих пор считают именно этот период моей абсолютной вершиной. И впрямь, вокруг творилось нечто невозможное. Я умудрилась не только выжить без денег и почти без связей в чужом городе, но и написала одни из своих самых лучших песен. "Ночь в октябре", "Черная флейта", "Сделай что-нибудь", "Голубочек" - они появлялись одна за одной, порой по песне в день. Ощущение было такое, словно с неба лился луч божественного света. Меня распирали сила и творческая энергия. При этом выступать мне все равно нигде не давали. Первое исполнение таких песен, как "Она сделала шаг" и "Фарфоровая девочка" состоялось в единственном месте, где все же можно было выйти на сцену на три-четыре песни - в рок-кабаре Алексея Дидурова, о котором я уже говорила. Оно собрало вокруг себя горстку бардов, поэтов, графоманов и непризнанных гениев, которые выступали по субботам перед несколькими десятками зрителей. Отовсюду гонимое, рок-кабаре постоянно меняло место дислокации. В эпоху "Аку-Аку" кабаре пребывало в деревянном домике в глубине Измайловского парка. Примерно в это время мне по очереди встретились два уникальных музыканта - виолончелист Петр Акимов и флейтист Александр Воронин. С Петром Акимовым мы познакомились еще на "Пробуждении", где он выступал с "Клубом кавалера Глюка". Я несла по лестнице гитару, и он подскочил, предлагая свою мужскую помощь в этом трудном деле. Этот момент запал в душу Петру. А мне в качестве знакомства запомнилось другое. На следующий день на квартире у Людмилы Кикиной (певицы-скрипачки первого "Ковчега") я слушала его совершенно незабываемо-безумное пение "Ой, как вчера я с печки слез" под собственный аккомпанемент на виолончели. То, что это станет предтечей отдельного жанра - "безобразий Петра Акимова", никто пока не предвидел. Примерно через год, когда он вновь приехал в Москву, мы случайно встретились на улице, узнали друг друга - и решили попробовать играть вместе. С флейтистом Сашкой Ворониным мы познакомились на фестивале "Индюки златоглавые", в Москве, где я пела с "Блюз-Ковчегом", а он играл с группой Андрея Сучилина "До-мажор". На основе этого ядра и стал зарождаться новый проект - "Акустик-Ковчег". К нам присоединились Ян Черняк и Александр Бочагов. Когда мы играли вместе, нас выносило в самые высшие, запредельные сферы духа. Было очевидно, что происходит что-то незаурядное. Чтобы вообще было где выступать, я испросила разрешения Алексея Дидурова на базе рок-кабаре организовать "Аку-Клуб". В том же помещении, на том же аппаратике, только в другой день - пятницу. Сама удивляюсь своим организаторским способностям, проявившимся в критической ситуации. В клубе, по замыслу, должны были выступать с концертами акустические группы, не вписывающиеся в трехпесенный формат рок-кабарешных вечеров, больше напоминавших литературно-бардовские чтения. Оказалось, что такого рода неприкаянных талантов - пруд пруди. Пришлось решать две противоположные задачи: искать и уговаривать выступить кого-то интересного и отбиваться от напористых навязываний себя со стороны групп, ну, скажем так, недостаточно в тот момент готовых к выходу на сцену. В кратчайшие сроки у меня завелось множество нужных и ненужных знакомств, а голова пошла кругом от проблем. Зато стало заметно резкое изменение социального статуса - раньше я никому особо не была нужна, а тут вдруг почувствовала уважение и давление одновременно. Сами мы в клубе дали буквально несколько концертов. К счастью, они были записаны, хоть и на советские кассеты, и доморощенные копии пошли по рукам в качестве концертного альбома "Аку-Аку". Несмотря на слабенький звук еле живого аппаратика, на то, что я порой пела по тетрадке с только что сочиненными словами, а порядок песен составляла "на лету", получилась уникальная по энергетике запись. За спиной начали вырастать крылья.
И опять - судьба поманила и бросила. Новорожденный "Акустик-Ковчег" начало штормить и раскачивать после первых же удачных концертов. У некоторых членов команды "сорвало крышку" на почве собственной важности. Начались разговоры на полном серьезе о том, что "культовый музыкант должен" и "не должен", участники начали тянуть одеяло на себя, и группа затрещала по швам. Мы еще несколько раз играли, все хуже и хуже, со ссорами и выяснениями отношений. "Аку-Клуб" я потихоньку сняла со своих плеч, объединив его с клубом "ДВА" Джона Евсеенко.