Дочь человечья, или Это я, Ольга
Шрифт:
Часто говорят, что у меня интересная фразировка и спрашивают, изначально ли пишу такие свободные стихи и потом придумываю вокальные партии или сразу подбираю строчки, исходя из того, как они будут петься. Это вопрос старый, как мир: что было в начале - стихи или музыка? Не знаю... Мне моя фразировка кажется абсолютно нормальной и естественной, я так мыслю. По-моему, это все одновременно появляется. Есть некие характерные особенности у стиха, который хочет лечь на музыку. Вот, например, стихи венесуэльца Андреса Элоя Бланка, на которые я в 1989 году сочинила песню: "Если ты незрячим станешь, если я немою стану, нам останутся руки и тишина. И когда ты станешь старым, и когда я стану старой, нам останутся губы и тишина". Читаешь их и сразу понимаешь - это будет классная песня, потому что есть куплет, есть припев, ритмическая сбивка. У меня на это уже организм заточен.
По-моему, состояние, в котором пишешь удачный текст сразу набело - это результат длительной
То, что я высказываю в своих стихах, происходит не от ума, хотя, наверно, интеллект нужен человеку, который пишет стихи. Развитие, словарный запас - это все влияет, но в остальном это от эмоций и какой-то силы, которая, как шахматную партию, разыгрывает мою жизнь и мои стихи. Зачастую я в стихах высказываю что-то раньше, чем осознаю для себя умственно. В стихах я не могу соврать.
Если говорить о моих поэтических привязанностях... Это сложная история. Бывает так, что мне понравится вообще то, что никто не знает. Например, Анна Свирщинская, польская поэтесса. У нее есть стихи: "Счастлива, как незнамо какое незнамо что. Счастлива, как собачий хвост". Читала ее в переводах. Или мне может понравиться одно стихотворение, Цветаевой, например. Но есть такая порода цветаевских девушек... Я в их число, кажется, не вхожу. Мне будет нравиться одно стихотворение. Или, там, десять стихотворений. Или несколько слов. А так вот узнаешь пополнее, и выяснится, что все остальное - нет. Привязанностей много, но они такие тоненькие, нет каната, на котором бы я, как водный лыжник, ехала за определенным именем. Есть огромное количество ниточек, паутина, которая во все стороны тянется, и по каждой из этих ниточек я самый настоящий фанат. То есть в тот момент, когда мне что-то понравилось, то просто умри все живое. Я в таком восторге, и я так этим яростно делюсь с окружающими, что тот, кто мне попался на дороге в эту минуту, может меня пожизненно записать в фанаты этого. А на самом деле я еще люблю и другое, и третье. И вообще, жизнь - это мозаика, в которой всему есть уголочек. Моментов было много. Там скажем, была Пугачева в 73-75 году. Это было потрясение. Я была маленькая совсем. Она оставила след, как я уже говорила, огромный. Потом были Майк и БГ. Они тоже оставили большой след. Зато потом был период, лет десять или пятнадцать, когда я БГ просто не воспринимала. А в 1999 году он выпустил альбом "Пси", я послушала, и он мне понравился. А Майк это вообще странный случай. Я его полностью не слушала, услышала один раз и сразу поняла - полностью. И больше мне уже не надо было слушать. И поэтому я даже многих песен его не знаю, но он для меня сразу весь. И вот опять же, сказать, что я фанат Майка или не сказать? Фанаты, наверное, запинают. Они-то знают наизусть каждое его слово.
Был момент, когда мне попал в руки электронный адрес Павича, и как раз я была в полном восторге от его книг, я их только что все прочитала. Он знает русский язык, и я дернулась написать ему что-нибудь, но вдруг поняла, что писать нечего. Ну что я напишу? Ну, здрасьте, я девочка Оля, я прочитала ваши книги, вы теперь знайте, что в России вас ценят и любят? Но что это изменит для него и для меня? Ничего. Я прочитала, и у меня осталось это в сердце. Или Ольга Славникова, уральская писательница. Написала классную книгу: "Стрекоза, увеличенная до размеров собаки". Я тоже хотела ей написать, а потом подумала: что я напишу? Я просто выразила свою любовь по-другому - даю эту книгу другим почитать, всем рассказываю про нее.
Я пишу музыку и стихи, и очень странно себя чувствую. Мне часто кажется, что это не со мной. Потому что все, что реально со мной происходит, происходит только внутри меня и не имеет к внешнему плану никакого отношения. И лишь иногда я как бы высовываюсь из себя и думаю: "Боже мой, как я тут оказалась? Что я тут делаю?" Когда я пишу песню, это очень личное. И когда я пою глубоко личную песню и вдруг вижу, что стою в ярком свете перед толпой кричащего народа, мне становится ужасно странно и даже в какой-то степени страшно. У меня не укладывается в голове, как столь глубоко внутреннее становится столь откровенно внешним. Наверное, таковы правила игры.
А вот зачем нужна эта игра - это сложный вопрос. У меня так сложилось исторически, что я пишу песни, что это мое самое главное в жизни занятие. Таков, наверное, мой путь. В процессе этого пути я волей-неволей сильно трансформируюсь. Это же как поход вверх. У человека, который поднимается выше своего обычного роста, начинает кружиться голова от высоты, и он немножко должен подрасти для того, чтобы привыкнуть находиться в таком состоянии. Почувствовать,
Не страшно тому, кто этим занимается как работой. А тому, кто все делает наживую, пишет стихи по-настоящему, пишет песни по-настоящему, всегда сложно, потому что превратить нематериальное в материальное - это акт, подвластный только Богу, и когда человек в нем участвует, то ощущает вот эту непостижимость, которая вгоняет в трепет. Я подавляю в себе этот ужас, иначе я вообще не смогу выйти на сцену. Даже когда я еду к месту концерта, я порой не могу переставлять ноги, как иногда бывает во сне.
Понимают ли мои песни слушатели?.. На эту тему я все время думаю. Иногда мне кажется, что они ничего не могут понять в принципе, потому что они совершенно другие люди - каждый человек, он по-другому устроен. А иногда мне кажется, что все человечество до такой степени едино, что когда ты на одном конце мира произносишь что-то шепотом, на другом конце слышно. И я до сих пор не знаю, какая же именно точка зрения правильна. Когда какое-либо духовное проявление достигает очень большой высоты - великая красота, великая музыка, вообще великое, много больше, чем человек, оно может быть страшным. Человек не может увидеть Бога, он сразу умрет. Поэтому видишь маленький-маленький кусочек Бога, маленький кусочек Его света. Какой-то свет я вижу. Вся жизнь уходит на то, чтобы понять, что это за свет.
Поэтому я иногда боюсь что-нибудь такое спеть, так как музыка - великая сила, и человек, который поет, берет на себя ответственность. Он играет с огнем, с большим огнем. Может быть, с адским. Может быть, с божественным. Можно ли вообще человеку творить? В православной церкви на эту тему существуют противоположные мнения. Творчество не вмещается в материальные обычные рамки. Все основное происходит там, за гранью обыденного восприятия. Это и есть настоящая жизнь, которая может оказаться более реальной, чем обычная видимая. Может, лучше не творить, не брать на себя лишнего? Гораздо умнее, возможно, поступает человек, который не пишет. Тот же, кто творит, будет отвечать уже по-другому - не только за себя, но и за людей, которым он внушил те или иные идеи. Вообще, ответственность умножается по количеству людей, которые тебя послушали. Они тебе поверили, а что ты им ляпнешь в результате? Может быть, если в творчестве есть хорошее, меньше спросится с нас за нашу самонадеянность, за нашу гордыню... Но человек грешен. Я человек. Творчество - это продукт человека со всеми его заблуждениями. И продукт его гордыни в какой-то степени. Бог творец. А человек своим творчеством как бы хочет сравняться с Богом...
Я не совсем являюсь источником того, что я творю. Музыкант, я думаю, это проводник энергии, которая хочет через него что-то сказать. Мы все скорее проводники, чем источники. И самое главное и большое, что мы можем сделать, это так в себе эти настроечки подкрутить, чтобы быть максимально чувствительным и слышать то, что нужно передать. Тогда получаются настоящие правдивые песни, и уж какие они получаются, они у нас, на самом деле, не всегда спрашивают. Если я специально захочу сочинить какую-нибудь песню, боюсь, что у меня либо ничего не получится, либо получится, но как-то так, средненько; может быть, даже неплохо, но ни о чем. Далеко не все то, что я пишу, постигается моим умом, моими чувствами, эмоциями. Я пишу, а потом начинаю это анализировать, осознавать. Иногда это бывает совершенно прямое послание от Бога, а иногда... не знаю. Человеческие чувства, страсти - это может быть и прекрасно, а может - мелко и уродливо. Все навевается разными силами, которые вокруг нас. В соответствии с тем, как мы будем себя в жизни подготавливать, такие вибрации мы и будем ловить, такие послания будем записывать. Поэтому люди творящие живут среди огромных искушений. Поэтому творчество - занятие опасное. У кого-то может быть другая судьба - он всю жизнь будет плотничать, например, готовить еду или воспитывать детей, и вот это он будет делать честно, по-настоящему, и в этом достигнет своей праведности и выполнит свой долг. Он может спастись таким образом. А музыкант - это гораздо сложнее. Как и философ, и политик, и писатель, и художник. То есть кому много дано, с того много и спросится. То, как жить достойно, сформулировано в заповедях. Но о музыке в заповедях ничего не сказано. Там сказано "не убий", "не укради" и так далее. Значит, я так понимаю, не убий своей музыкой и не укради своей музыкой. То есть чтобы у людей, которые тебя слышали, не возникло желание пойти и убить кого-нибудь. А мастерство - это лишь инструмент. Как нож - мы же пользуемся ножом. Можно им хлеб порезать, а можно человека зарезать. Одна музыка возвышает и очищает, другой можно воспользоваться для того чтобы упиться, отключиться. Использовать как анестезию и не думать о добре и зле, не думать о том, что ты воротишь. Стоит протрезветь... но многие не трезвеют никогда, потому что боятся.