Дочь фортуны
Шрифт:
За летние и осенние месяцы 1849 года, Элиза изъездила верхом вдоль основной жилы с золотом Вета Мадре с юга на север. Также пропутешествовала от города Марипоса до города Даунвиль и обратно, следуя в данном направлении и с каждым разом становясь более растерянной из-за того, что никак не удается отыскать Хоакина Андьета в этих отвесных горах, на дне различных рек и даже в складчатых склонах Сьерра Невада. Расспрашивая в начале дороги различных людей, оказалось, что мало кто помнил человека с таким именем или внешностью, хотя под конец года его образ приобрел реальные очертания, что придало сил молодой девушке, и та решила продолжить свои поиски. По территории прошел слух, что за ним идет брат Элиас, и в нескольких случаях за эти месяцы подобное эхо возвращалось ей голосом молодого человека. Более чем однажды, продолжая расспрашивать о Хоакине остальных, последние принимали девушку за брата разыскиваемого, причем еще до того, как та успевала представиться. В это дикое, почти неосвоенное место почта приходила из Сан-Франциско с опозданием в несколько месяцев, и даже газеты, бывало, задерживались на целые недели, но, несмотря на все это, передаваемые устно новости своей актуальности не утрачивали. И как же тогда Хоакин еще не слышал о том, что его искали и ищут? Раз у него нет братьев, должен же он был, по крайней мере, спросить, кем же, на самом деле, является некий Элиас. Обладай он толикой интуиции, вполне мог бы связать это имя со своим собственным, - так размышляла девушка.
– Но если даже ничего такого и не подозревал, то не мешало бы немного полюбопытствовать, а заодно и выяснить, кому пристало выдавать себя за его родственника. Едва удавалось засыпать даже по ночам, ведь мысли были спутаны различными догадками и упорными сомнениями насчет того, что молчание со стороны ее возлюбленного могло лишь говорить о его смерти, или почему же тогда человек так не желал найтись. А вдруг тот и вправду от нее сбежал, как в свое время намекал на подобное Тао Чьен? Дни проходили верхом на лошади, а ночи проводила, вытянувшись прямо на земле там, где оказывалась под конец дня, укрытием служила лишь кастильская накидка, а подушкой обувь – раздеваться в таких условиях было не к чему. Грязь с потом уже давно перестали беспокоить девушку, ела, когда предоставлялась возможность, единственные соблюдаемые меры предосторожности заключались в кипячении воды перед тем, как выпить последнюю, и не смотреть в глаза различным гринго.
На ту пору девушка находилась в окружении более сотен тысяч аргонавтов. Они прибывали и прибывали сюда, в конец промотавшиеся по пути вдоль Вета Мадре, и уже было сокращая путь в обратном направлении. Люди продвигались вперед, держась гор, огибая реки, портя леса, нанося ущерб скалам. Перевозили тонны песка и оставляли за собой огромные вырытые ямы. В местах, где встречалось золото, идиллическая территория, которая оставалась нетронутой испокон веков, преобразовывалась в хаотичность лунной поверхности. Элиза, истощенная, продолжала жить, и со временем восстановила силы и преодолела страх. Когда был наименее подходящий момент, не замедлили наступить критические дни, почему и оказалось крайне затруднительным скрыть это дело в обществе мужчин, и в то же время девушка была благодарна, ведь означали собой тот факт, что работа организма, наконец-то, нормализовалась. «Твои иголочки сослужили хорошую службу, Тао. В будущем, все-таки надеюсь иметь детей», - вот что писала она своему другу, уверенная, что тот поймет ситуацию без особых объяснений. Девушка никогда и ни за что не выпускала оружия, хотя пользоваться им совершенно не умела и в душе надеялась никоим образом не оказаться перед необходимостью применить его на деле. Лишь раз выстрелила в воздух и более для того, чтобы спугнуть нескольких мальчишек-индийцев, которые слишком близко подошли и от кого, казалось, исходила угроза. Хотя начни она с ними биться, тотчас выставила бы себя не в лучшем свете, ведь от своего осла не могла отойти даже на пять шагов. Особо тщательно девушка не прицеливалась, однако ж, не забывала ни на минуту о своем таланте оборачиваться невидимой. Поэтому и могла входить в различные населенные пункты, совершенно не привлекая к себе внимания, ловко смешиваясь с группами латиноамериканцев, где некий мальчик ее внешности оставался, в общем-то, незамеченным. Научилась подражать в совершенстве перуанской и мексиканской интонациям, и таким способом выдала себя за одного из них, когда искала гостеприимных хозяев. Вдобавок изменила свой британский английский на американский и усвоила определенные непристойные выражения, чтобы среди англичан ощущать себя в своей тарелке. И прекрасно отдавала себе отчет в том, что разговаривай она, как и окружающие, уважение последних завоевала бы точно. Главными же были следующие моменты, а именно: не давать объяснений, говорить как можно меньше, ничего не просить, работать исключительно за еду, не поддаваться на провокации и непременно захватить с собой небольшую Библию, которую купила еще в Соноре, штате на севере Мексики. Даже в самых грубостях чувствовалось суеверное почтение к этому свободному народу. Они все диву давались на безбородого мальчика с голосом женщины, который по вечерам читал из Священного Писания, хотя и не подтрунивали в открытую, напротив, кое-кто даже стал защищать от тех, кто был скор до распускания рук. Эти холостые и жесткие по своему нраву мужчины, которые когда-то отправились на поиски лучшей доли, точно мифические герои Древней Греции, и ограничивали себя лишь самым элементарным, зачастую были больными, предаваясь насилию и пьянству, а также горя нераскаявшимся страстным желанием к привязанности и порядку. Романтические песни увлажняли им глаза. Люди были готовы заплатить сколько угодно за кусок яблочного торта, что хоть немного успокаивал их воспоминания о собственных семьях. Также пускались в продолжительные окольные пути, чтобы только приблизиться к какому-то жилищу, где находился маленький ребенок, и созерцали того в абсолютной тишине, словно дитя представляло собой некое чудо.
«Не бойся, Тао, в одиночку я не путешествую, это было бы безумием», - писала тогда Элиза своему другу. «Нужно везде ходить большими, хорошо вооруженными группами и быть всегда настороже, потому что за последние месяцы банды беглых значительно увеличились. Индейцы – народ куда более мирный, хотя на вид и жутковатый, однако, окажись такие вблизи беспомощного всадника, могут запросто присвоить себе вожделенное имущество: лошадей, оружие, сапоги. Я объединилась с прочими путешествующими. Торговцами, ходящими со своим товаром из одного населенного пункта в другой, шахтерами, занятыми поиском новых рудных жил. А еще с семьями фермеров, охотников, предпринимателей и посредников в имущественных делах, начинающих вторгаться в Калифорнию, с игроками, грабителями, адвокатами и прочим сбродом, - вот каково описание общими словами моих попутчиков, людей крайне забавных, хотя и благородных. На этих дорогах также встречаются и проповедники, все практически молодые и кажущиеся слегка помешавшимися ясновидящими. Только вообрази себе, сколько веры требуется людям, чтобы пропутешествовать три тысячи миль среди девственных лугов, задавшись целью опровергнуть чужие пороки. Отправляются из своих деревень, полные сил и страсти, настраивая себя самих нести слово Христово в это захолустье, абсолютно не тревожась насчет различных препятствий и бед, что ждут в дороге, ведь рядом шествует сам Господь Бог. Шахтеров они называют не иначе как “страстными обожателями денег”. Ты должен почитать Библию, Тао, или же христиан тебе никогда не понять. Этих пасторов ничуть не разорит материальное непостоянство, хотя многие из них погибают с разбитым сердцем, полностью сдавшись все более и более порабощающей силе жадности. Наступает такая отрада и чувствуется особая бодрость, когда видишь недавно прибывших, людей все еще невинных. И так бывает грустно встретиться с ними случайно, уже оставленными Господом Богом, путешествующими, испытывая страдания и мучения, с одной временной стоянки до другой, под огромным солнцем над головами и вечно жаждущих. Все проповедовали и проповедовали на площадях и в тавернах перед безразличной людской массой, что слушала их, не удосужившись снять свои сомбреро, и многие из которых всего лишь пять минут спустя уже вовсю сходили с ума в обществе женщин европейской расы. Я познакомилась с группой бродячих артистов, Тао, это были всего лишь несчастные люди, задерживающиеся в деревнях, чтобы прочий народ получил удовольствие от различного рода пантомим, фривольных песенок и грубых комедий. И сама шла с ними несколько недель, невольно присоединившись к подобному представлению. Если где-то удавалось отыскать фортепиано, играла я, и то, когда во всей компании не было дамы моложе, и зрители удивлялись всему хорошему, что можно было сделать, исполняя роль женщины. Но все же пришлось их оставить, потому что смущение и застенчивость сводили меня с ума, ведь ныне и сама толком не знала, была ли женщиной, переодетой в мужчину, мужчиной в женском платье или, скорее, олицетворяла собой некое природное отклонение».
Со временем девушка познакомилась с почтальоном, и когда предоставлялась возможность, ездила с ним верхом, потому что сам человек путешествовал быстро, и у того были связи; если кто-то и мог разыскать Хоакина Андьета, то, вероятнее всего, такового уже повстречала, - подумала девушка. Мужчина обеспечивал шахтеров различной почтой и возвращался с полными золота сумками, сдавая последнее в банки на хранение. Он был одним из многих процветающих мечтателей, ограничивающихся лишь размышлением о золотой лихорадке и никогда не державших в руках лопаты или суконки. За доставленное в Сан-Франциско письмо получал два с половиной доллара и, выгодно для себя используя жадность шахтеров до получения новостей от родных, за то, чтобы вручить пришедшие последним письма, просил еще целую унцию золота сверху. На этом деле и сколачивал свой капитал. Клиентов было у него хоть отбавляй, и никто из них ценой не возмущался, ввиду отсутствия иной альтернативы, ведь люди не могли оставить шахту и уйти на сотни миль только ради того, чтобы разыскать свою почту либо положить заработок на счет. Еще Элиза искала компанию Чарли, некоего знающего кучу различных историй мужчинку, который ни в чем не уступал мексиканским погонщикам вьючных животных, перевозящих на самках мула свой товар. Хотя девушка не боялась даже самого черта, всегда была благодарна судьбе, если находился тот, кто сопровождал в дороге, потому что, кроме всего прочего, для будущих рассказов нужно было что-то и слышать. Чем долее Элиза наблюдала за человеком, тем уверялась все более в том, что речь шла о такой же, как и она сама, женщине, одетой как мужчина. У Чарли была очень загорелая кожа, вечно жевал табак, клялся точно разбойник и ни за что не расставался как с оружием, так и с перчатками, но все же единожды удалось увидеть его руки, небольшие и белые, словно у девушки.
Вот тогда она и полюбила свободу. Ведь в доме семьи Соммерс жила в четырех стенах, в ни чем невозмутимой обстановке. Там время ходило по заведенному кругу, а линия горизонта едва просматривалась в покрытых старыми пятнами окнах; росла в непробиваемых рамках, созданных из добрых манер и различных убеждений, испокон веков обучаемая лишь угождению и прислуживанию, вечно сдавленная корсетом, ограниченная косностью, социальными нормами и страхом. Так по жизни страх ее спутником и остался: страх перед Господом и его непредсказуемой справедливостью, перед властью, своими приемными родителями, болезнями и руганью, перед всем неизведанным и абсолютно другим, перед необходимостью выйти из-под защиты дома и столкнуться лоб в лоб с опасностями улицы. Испытывала его и по поводу своей собственной женской хрупкости, бесчестья и правды жизни. Ведь с детства девушку окружала слащавая реальность, полная различных опущений, вежливых молчаний, тщательно охраняемых тайн, порядка и дисциплины. Ее стремления должны были обернуться добродетелью, но сейчас уже подвергала сомнению значение данного слова. Отдавшись Хоакину Андьета в комнате со шкафами, тем самым, в глазах всего света совершила непоправимую ошибку, хотя любовь, живущая в ее глазах, оправдывала все. И она не знала, что именно утратила либо приобрела, пустившись в эту страсть. Выехала из Чили с намерением встретиться со своим возлюбленным и навсегда стать его рабой. Полагала, что именно таким способом подавит жажду подчинения и скрытое страстное желание обладать человеком. С другой стороны, была уже не в силах отречься от ощущения новых крыльев, которые начинали расти у нее за плечами. И совершенно не жалела о чем-либо, разделенном со своим возлюбленным, равно как и не стыдилась за собственную семью, что постоянно ее переубеждала, напротив, лишь окрепла от таких потрясений и ударов, которые еще и придали мужества для принятия последующих решений и расхлёбывания их результатов. Объяснений не давала никому; если и совершила какие-то ошибки, то была с избытком наказана разрывом всяких связей со своей семьей, пыткой заточения в трюме судна, умершим сыном и абсолютной неопределенностью насчет будущего. Когда осталась беременной в полностью безвыходном положении, то записала в своем дневнике, что окончательно потеряла право на счастье, и все же ездя верхом по роскошному пейзажу Калифорнии в эти последние месяцы, чувствовала, что летает, словно кондор. Одним прекрасным утром проснулась от ржания лошади и света, что попал на лицо вместе с восходом солнца. Девушка поняла, что оказалась в окружении пологих гор с растущими на них строгими и стройными секвойями, охранявшими, точно столетняя стража, ее сон. Вдалеке же в небольших промежутках просматривались темно-лиловые горные вершины. Тогда и поддалась атавистическому везению, к которому никогда прежде прибегать не приходилось. И отдала себе отчет в том, что более не испытывает паники, отдававшейся даже в желудке и напоминавшей крысу, вот-вот готовую укусить. Место различных предчувствий постепенно занимала угнетающая величественность этой территории. По мере того, как сталкивалась с опасностями, приобретала все больше отваги: один за другим страхи исчезали сами собой. «Я обнаруживаю в себе новые силы, которые, возможно, всегда во мне и были, хотя были и скрытно, потому как до сегодняшнего момента не было в них особой необходимости. И я не знаю, на каком из очередных поворотов моего пути я перестала быть личностью, какою и являлась прежде, Тао. Теперь я лишь еще одна из бесчисленных искателей приключений, разбросанных по берегам этих полупрозрачных рек и складчатым склонам этих вечных гор. Люди же, большей частью, гордые, считают, что выше их сомбреро одно лишь небо, и не прогнутся ни перед кем, потому что появление равенства смело приписывают себе же. И мне хочется стать таким человеком. Некоторые ходят победителями с сумкой с золотом за спиной, другие же, напротив, оборванными, охваченные разочарованием и погрязшие в долгах. Хотя каждый чувствует себя хозяином своей судьбы, земли, которую топчет, будущего и собственного непреложного достоинства. Познакомившись с ними ближе, уже не могу стать сеньоритой, и такой, какую из меня сделать стремилась мисс Роза. Наконец-то, я понимаю Хоакина, когда тот проводил со мною драгоценное время, занимаясь любовью и рассказывая мне о свободе. Подобным образом все это и происходило…. Была и определенная эйфория, и свет, и везение, такое же огромное, как и в прошлые смутные моменты обоюдной любви, что не так просто стереть из памяти. Я скучаю по тебе, Тао. Совершенно не с кем обсудить то, что я вижу и чувствую. В этом одиночестве у меня нет ни одного друга, а, будучи в роли мужчины, следить за своей речью приходится особенно тщательно. Вечно хожу с нахмуренными бровями – так окружающие принимают меня за мачо, что надо. Быть мужчиной – настоящая досада, однако ж, быть женщиной, пожалуй, досада еще худшая».
Бродя по территории из конца в конец, девушке удалось так познакомиться с крутой местностью, словно она там и родилась. Вскоре уже могла ориентироваться и прикидывать расстояния, отличать ядовитых змей от безвредных и неприязненные группы от групп дружеских. А еще угадывала климат лишь по форме облаков, а время по углу от собственной тени. Знала, что предпринять, если дорогу перегородит медведь, и каким образом подойти к уединенной хижине, чтобы не нарваться на выстрелы. Иногда встречала недавно прибывших сюда молодых людей, тащивших прямо на себе сложное оборудование, которое ввиду непригодности те, в конце концов, оставляли, или же натыкалась на группу страдающих лихорадкой мужчин, спускавшуюся с горных цепей после долгих месяцев бесполезной работы. Я не могла забыть того трупа со следами птичьих покусов, что висел на дубе с содержащей предостережение надписью.… В своем странствовании повидала много кого – американцев, европейцев, британцев с островов Тихого океана, мексиканцев, чилийцев, перуанцев, а также длинные ряды молчаливых китайцев, что находились под властью надсмотрщика, человека той же расы, обращающегося с людьми, как с рабами, и платя тем жалкие крохи. За спиной несли по узлу, а в руках сапоги, потому что, как правило, пользовались тапочками и не могли вытерпеть какого-либо груза на ногах. Это были бережливые люди, которые в своей жизни практически ни в чем не нуждались, и вдобавок старались тратить как можно меньше, покупали сапоги большого размера, потому как последние больше ценились, а то и вовсе замерзали, если убеждались, что даже самые маленькие стоили столько же. Со временем в Элизе проснулся инстинкт, помогающий избегать опасностей. Научилась проживать день, не строя особых планов, как то советовал ей Тао Чьен. Часто думала о молодом человеке и непрерывно писала тому, но отправлять письма могла лишь тогда, когда приезжала в населенный пункт и находила почтовую службу, сообщающуюся с Сакраменто. Все напоминало бросание в море бутылок с сообщениями, потому что девушка не знала, до сих пор ли он еще живет в этом городе, а единственным проверенным адресом был адрес китайского ресторана. Если ее письма туда доходили, значит, без сомнения ему их передавали.
В них рассказывала ему о замечательном пейзаже, жаре и жажде, об очертаниях гор, напоминавших пьянящие кривые линии. Упоминала и о толстых дубах и статных соснах, о ледяных реках с настолько прозрачной водой, что на их дне просматривалось сияние золота. Делилась впечатлениями о гогочущих в небе диких гусях, об оленях и больших медведях, а также о тяжелой жизни шахтеров и воображении последних легко нажиться несмотря ни на что. И сказала ему то, что оба уже прекрасно знали, а именно: не стоит тратить свою жизнь, гоняясь исключительно за желтым порошком. Вслед за этим сама угадывала ответ Тао, заключающийся, должно быть, в следующих словах: у меня также нет чувства необходимости гоняться за обманчивой любовью, но несмотря на высказывание молодого человека, девушка продолжала идти далее, ведь позволить себе где-либо задерживаться просто не могла. Образ Хоакина Андьета начинал мало-помалу развеиваться, и даже ее безупречной памяти уже не удавалось четко обрисовать черты лица своего возлюбленного. Поэтому чаще приходилось перечитывать любовные письма для того, чтобы убедиться в правдивости существования человека, в том, что они любили друг друга, а также в том, что ночи, проведенные в комнате со шкафами, были далеко не только бреднями ее воображения. Таким способом и возобновляла в памяти сладкую пытку этой одинокой любви. Тао Чьену описывала всех тех людей, с которыми волей-неволей знакомилась на своем пути. Среди них были и группы мексиканских эмигрантов, обосновавшихся в Соноре, единственном населенном пункте, на улицах которого резвились дети, а скромные женщины, как обычно, принимали ее в своих домах из необожженного кирпича, даже и не подозревая, что она одна из них. А также множество молодых американцев, посещавших прииски этой осенью, после того как последним пришлось пересечь землю континента, начиная с берегов Атлантического и заканчивая ими Тихого океанов. Недавно прибывших насчитывалось где-то сорок тысяч, каждый из которых непременно намеревался обогатиться за счет здешней неплохой жизни и вернуться к себе на родину настоящим героем. Их прозвали «люди сорок девятого года», и это имя обеспечило людям популярность, а также пристало к тем, кто прибыл много раннее или позднее. На востоке целые населенные пункты оставались без мужчин, однако там по-прежнему проживали лишь женатые, семьи с детьми и заключенные.
«Женщин в шахтах крайне мало, хотя и есть несколько таковых, особо хитрых, которым удается не оставлять собственных мужей в этой тяжелой жизни. Дети умирают от эпидемий или ввиду несчастных случаев; матери тех погребают и оплакивают. А затем продолжают работать от зари до зари, чтобы помешать диким нравам полностью возобладать над зачатками приличия. Приподнимают юбки и прямо в подоле, ища золото, прополаскивают воду. Однако некоторые смекнули, что стирать чужую одежду, печь лепешки и продавать последние куда прибыльнее, ведь таким способом значительно увеличивается заработок за неделю по сравнению с тем, сколько получают остальные, гнув свои спины на приисках целый месяц. Одинокий мужчина платит десятикратную стоимость за замешанный женскими руками хлеб, и если я стараюсь продавать ту же продукцию, будучи одетым Элиасом Андьета, то мне дают еще несколько сентаво сверх, Тао. Мужчины способны прошагать немало миль для того, чтобы вблизи увидеть женщину. Девушка, расположившаяся загорать близ таверны, в считанные минуты может обнаружить на своих коленях целую коллекцию небольших кошельков с золотом, иными словами, своеобразную благодарность изумленных мужчин за предоставленную возможность вообразить то, что скрыто под юбками. Меж тем цены все растут, шахтеры все беднеют, торговцы же наоборот. В моменты отчаяния я плачу доллар за яйцо, и тогда мне приносят его сырым с основанным на бренди коктейлем, соль и перец, точнее, все необходимое для верного средства от отчаяния и скорби, которому когда-то меня научила Мама Фрезия. Познакомилась с неким мальчиком из Грузии, он оказался несчастным лунатиком, хотя мне говорят, что такое с ним не всегда. В начале года наткнулся на золотую жилу и ножом соскоблил золота с горной породы на девять тысяч долларов с черпака. И в один из вечеров проиграл все в «монте». Ай, Тао, ты себе не представляешь, во сколько мне обходятся элементарные желания помыться, приготовить чай и сесть, чтобы мысленно с тобой побеседовать. Мне бы хотелось надеть чистое платье и серьги, что подарила мисс Роза. Так, в один прекрасный день, ты увидишь меня красивой и уже не будешь думать, будто я мужеподобная женщина. Все, что со мною происходит, я отмечаю в дневнике, так смогу поделиться подробностями при встрече, потому что в ней, по крайней мере, я уверена; ведь однажды мы снова будем вместе. Думаю о мисс Розе и до чего та, должно быть, рассердится, но пока не встречусь с Хоакином, я не могу ей написать, потому, что вплоть до этого момента никто не должен знать, где я нахожусь. Если мисс Роза начнет лишь подозревать все то, что мне довелось увидеть или услышать, это, пожалуй, сведет ее в могилу. Эта земля греха, - сказал бы мистер Соммерс.
– Здесь отсутствуют мораль и элементарные законы, преобладают вызванные игрой пороки, распитие ликеров и бордели. Хотя лично для меня эта страна всего лишь чистый лист, и именно здесь я могу писать о своей новой жизни, стать, наконец, тем, кем пожелаю, и никто, кроме тебя, со мной не познакомится, никто не узнает о моем прошлом, в общем, смогу заново родиться. Здесь нет ни сеньоров, ни слуг, а живет один рабочий люд. Видела нескольких рабов, которым удалось накопить достаточно золота, чтобы поддерживать газеты, школы и церкви для людей своей расы - так они борются с рабством, идущим из самой Калифорнии. Познакомилась с одним человеком, кто купил свободу своей матери; бедная женщина пришла сюда вся больная и состарившаяся, однако ж, теперь, продавая еду, зарабатывает прилично, даже приобрела ранчо и по воскресениям одетая в шелка приезжает в церковь в экипаже, запряженном четверкой лошадей. А ты знаешь, что многие негры-моряки бегут с судов не столько из-за золота, сколько потому, что видят в этом единственный способ получить свободу? Я помню китайских рабынь, появлявшихся за железными балками, которых ты показывал мне в Сан-Франциско, до сих пор не могу их забыть - это зрелище, словно дух прошлого, наводит на меня печаль. В этих краях жизнь проституток совершенно скотская, некоторые кончают самоубийством. Мужчины ждут часами, чтобы уважительно поприветствовать новую хозяйку, и, тем не менее, плохо обращаются с девочками, работающими в так называемых «салонах». Ты знаешь, как их называют? Позорные голубки. А еще самоубийством кончают и индейцы, Тао. Их выгоняют буквально отовсюду, ходят голодные и полностью отчаявшиеся. Никто подобных граждан не нанимает, а затем таких еще и обвиняют в бродяжничестве, заковывают в цепи и отправляют на каторжные работы. Мэры платят за мертвого индейца пять долларов, их убивают из спортивного интереса, а иногда и сдирают покрытую волосами кожу. Здесь не хватает англичан, коллекционирующих эти трофеи, и потому последние демонстрируют, повесив их на животных для верховой езды. Тебе было бы интересно узнать, что тут есть и китайцы, намеренные жить вместе с индейцами. Они уезжают далеко, в северные леса, где все еще продолжают охотиться. Говорят, что буйволов на лугах остается крайне мало».
Элиза, посмотрев драку с медведем, вышла без денег и голодная, ведь с предыдущего дня ничего не ела, и решила, что никогда впредь не будет ставить свои накопления ради чего-либо на пустой желудок. Когда уже нечего было продавать, провела пару дней кряду, не зная, как и выжить. Но, впрочем, до той поры, пока не отправилась на поиски работы и пока не осознала, что, оказывается, зарабатывать на жизнь гораздо проще, нежели о том подозревала; в любом случае, было предпочтительнее найти того, кто бы оплатил счета. Без мужчины вообще, без того, кто бы защищал и поддерживал женщину, последняя считается пропащей, - долбила ей в свое время мисс Роза, хотя позже уже сама осознала, что так было не всегда. В своей роли Элиаса Андьета смогла получить такую же работу, с какой, являясь на деле женщиной, могла спокойно справляться. Служить батраком либо пастухом не представлялось возможным, не умела пользоваться необходимыми орудиями или, на худой конец, арканом; к тому же не доставало силы для того, чтобы поднять палку либо управиться с бычком, хотя другие занятия были ей вполне доступны. В этот день она прибегла к перьевой ручке, точь-в-точь как многократно делала это ранее. Мысль писать письма представляла собой весьма дельный совет ее нового друга, почтальона. Если не удавалось заняться этим в таверне, тогда растягивала свою кастильскую накидку где-то еще, поверх которой располагала чернильницу и бумагу, а затем во все горло оповещала о своем ремесле. Многие шахтеры едва могли бегло что-либо прочесть либо подписаться, ведь за свою жизнь не написали и письма, и в то же время с потрясающей пылкостью все ждали почту, которую считали единственной связью с семьями, что в данный момент находились очень далеко. Пароходы компании «Пасифик Маил» приходили в Сан-Франциско каждые две недели с мешками различной корреспонденции, и стоило тем лишь обозначиться на горизонте, как люди бежали выстраиваться в ряд перед почтой, тем самым, занимая очередь. Служащие задерживались еще часов на десять-двенадцать, разбирая содержимое мешков, несмотря на то, что проводить в ожидании целый день никого не устраивало. Оттуда и непосредственно в сами шахты почта шла еще несколько недель. Элиза предлагала свои услуги на английском и испанском языках, читала письма и на них отвечала. Если клиент еле выдавал пару лаконичных фраз, выражающих, что он еще жив и посылает приветы всем своим, она терпеливо расспрашивала человека, по ходу составляя развернутый рассказ, пока не была заполнена хотя бы страница. За письмо получала два доллара, не придавая значения длине последнего, хотя если оно включало в себя сентиментальные фразы, которые ни за что бы не пришли отправителю в голову, как правило, сверх них ей доставались неплохие чаевые. Кое-кто приносил девушке письма, чтобы та их прочла и чуть приукрасила, ведь таким способом несчастный получал утешение всего лишь от нескольких нежных слов. Женщины, уставшие ждать на другом конце континента, как правило, писали в ответ лишь жалобы, упреки либо целый ряд христианских советов, напрочь забывая о том, что их мужчины сильно страдали от одиночества. В один печальный понедельник прибыл какой-то «шериф» и разыскал девушку для того, чтобы та записала последние слова некоего приговоренного к смерти заключенного, молодого человека из Висконсина, обвиненного сегодняшним же утром в краже лошади. Невозмутимым тоном, несмотря на свои недавно исполнившиеся девятнадцать лет, он продолжал диктовать Элизе следующее: «Милая моя мама, надеюсь, что, когда получишь эту новость, с тобой будет все хорошо и скажи Бобу с Джеймсом, что сегодня меня повесят. Передай привет Теодоре». Элиза попыталась немного смягчить сообщение, чтобы избавить несчастную мать от предстоящего обморока, но «шериф» сказал, что на всякую лесть уже нет времени. Спустя мгновения несколько честных горожан очутились в центре населенного пункта, посадили его на лошадь с веревкой на шее, другой конец которой перебросили через ветвь дуба, после чего хлестнули по крупу животного, и Теодоре без лишних церемоний остался висеть. Это был далеко не первый человек, кого вешали на глазах Элизы. По крайней мере, подобная расправа считалась быстрой, однако если обвиняемый принадлежал к другой расе, то обычно перед казнью подвергался телесному наказанию. Несмотря на то, что девушка проходила далеко от самого места, крики приговоренного и испуганные вопли зрителей преследовали ее и недели спустя.
Как раз в этот день намеревалась было спросить в таверне о возможности пристроиться здесь переписчицей, когда общий галдеж привлек ее внимание. И прямо в тот момент, когда публика начинала выходить после зрелища драки медведя, по единственной улице населенного пункта въезжало несколько запряженных самками мула вагончиков, сопровождаемых сзади индийским мальчиком, играющим на барабане. Как такового общего транспорта не наблюдалось, весь брезент был размалеван, с крыш свисали обтрепанные края одежды, помпоны и китайские лампы, самки мула, украшенные наподобие цирковых животных все шли и шли, сопровождаемые невыносимым звоном бубенцов и медных колокольчиков. Сидевшая на облучке первого экипажа, ехала бабища с гиперболической грудью, в мужской одежде и с зажатой между зубами трубкой пирата. Второй вагон вез какого-то огромного типа, покрытого потертой волчьей шкурой, с бритой головой, с толстыми металлическими кольцами в ушах и вооруженного так, словно человек вот-вот отправится на войну. Каждый вагон тащил за собой на буксире следующий. В них путешествовали остальные, составлявшие маскарадную группу люди - четверо молодых мужчин, наряженных в мятый вельвет и печального цвета парчу, посылающих воздушные поцелуи изумленному скоплению народа. Оцепенение продлилось буквально мгновение, после чего в скором времени все узнали эти колымаги, а раздавшиеся залпом крики и пальба весьма оживили вечер. И подобным образом продолжалось до тех пор, пока позорные голубки не стали героинями дня, обойдя остальных женщин, однако ситуация в целом изменилась лишь тогда, когда в недавно образовавшихся деревнях устроились первые семьи и проповедники, которые, угрожая вечным проклятием, призывали поступать по совести всех остальных. За неимением храмов религиозные богослужения совершались прямо в тех же «салонах», где, как известно, пороки только лишь процветали. Люди прерывались лишь на время продажи ликеров, между перебранками и просмотром по кругу сладострастных изображений, и все несмотря на то, что пастор всячески наставлял собравшихся и выговаривал им за ругательства и распущенное поведение. Появлявшиеся на балконе второго этажа уличные женщины философски оказывали сопротивление окунанию, утешаясь лишь тем, что буквально через час их жизнь вернется в привычное русло. Хотя все это дело в упадок и не приходило, было не очень-то и важно, заплатил ли кто-то за устроенный разврат, после которого людей еще и обвиняли в получении платы, будто порок касался вовсе не их, а лишь тех, кто их на подобное искусил. Вот так и установилась четкая граница между порядочными женщинами и ведущими разгульную жизнь. Уставшие подкупать власти и терпеть унижение, некоторые, собрав свои баулы, уходили в противоположном направлении, где рано или поздно все возвращалось на круги своя. Идея бродячей службы предлагала выгодно избежать приставания своих супруг и верующих, вдобавок расширяла свое влияние и на более отдаленные зоны, где имелась возможность зарабатывать вдвое больше. В подходящем климате процветало и само дело, но зима была уже не за горами; вот-вот выпадет снег, сделав непроходимыми все дороги, поэтому нынешнее путешествие и стало для каравана одним из последних.