Дочь генерала

Петров Александр

Девушка, не отрывая восторженного взора от поэта, протянула кавалеру вялую ручку под поцелуй. Она снова не видела никого, кроме покрытого багровыми пятнами растрепанного Сергея.

— Ах, как я понимаю эту чуткую девушку! — В замешательстве кашлянул хозяин, не привыкший к забвению своей персоны, и растерянно оглянулся. — Только Вася здесь еще работает, — проворчал он, подойдя к художнику.

Василий тонкими округлыми линиями выводил женский профиль. Его лицо, руки и бархатную толстовку нарядно покрывали пятна краски.

— Так. И здесь наша таинственная

принцесса белой ночи. О, даже в двух вариантах: один для тела, другой для души. И это понятно. Ладно, пойду… в кабак и напьюсь, как самая грязная свинья.

— Что вы, не надо, — сказала девушка, с трудом отрываясь от созерцания поэта. — Если из-за меня, то не стоит. Хотите, я вас чаем вкусненьким угощу?

— Хочу, — кивнул Валентин, смягчив лицо. — У меня такое чувство, что мне с вами приходилось где-то встречаться. Как ни банально это звучит…

— Не удивительно, вы иногда заглядываете в кабинет моего папы.

— Ну вот же! — хлопнул он себя по лбу. — Так вы та самая Наташа? Ну да. Как тесен мир. Кажется я продолжаю сыпать банальности.

— Это ничего, — улыбнулась девушка по-матерински, протягивая ему чашку, — учитывая, что это правда.

— Кажется, я теперь понимаю моих добрых друзей, у которых так неподдельно сияют глаза. Кажется вы, Наташенька, подарили им день вдохновенья.

— Если это так, я только рада.

— Ну, ладно, с этими двумя парнями все ясно. А чем нас порадует любитель шикарной жизни и престижных авто? — спросил он, повернувшись к Борису.

— А вот, вашество-с, гражданин начальник, — сказал тот, в шутовском поклоне поднося ноутбук к глазам хозяина. — Эссе-с.

— Я с твоего позволения прочту вслух? — спросил он писателя. И, получив в ответ согласный кивок, стал медленно, чуть не по слогам читать:

«Ее прозрачные глаза, полные слез, неотрывно глядели на нищего. На его ветхое пыльное рубище, едва покрывающее серую наготу; на черные опухшие руки и одутловатое лицо с набрякшими щеками и редкой щетиной; на спутанные волосы, облепившие усохший, изрезанный шрамами череп. Тонкие девичьи тонкие пальцы лихорадочно перебирали внутренности кисейной сумочки в поисках хоть каких-то денег. Но, безуспешно! Тогда она сняла с себя манто из горностая, положила к дырявым башмакам и, покачиваясь, ушла прочь. Ее худенькая спина под шелковым платьем сотрясалась от рыданий. Нищий удивленно смотрел на переливчатый мех манто и шепотом повторял: „Зачем так-то, барынька? Зачем так-то!..“ До головокружения пахло свежей листвой. А высоко в небе собирались полчища лиловых туч».

— Как хорошо, — сказала Наташа, глядя на серьезного Бориса. — А что дальше?..

— А это, милая девушка, — сказал Валентин, — мы узнаем чуть позже. Нет, право же, какие орлы здесь собрались, а? «Богатыри! Не мы…» Так иногда хочется бросить все и посвятить остаток дней высокому искусству. Только… Не вый-дет, — произнес он по слогам. — «Рожденный ползать…» и так далее и тому подобное… Но ценю! Всей душой, как могу — ценю, друзья, ваш дар. И обещаю помогать до последнего, так сказать, хрипа. А к своим словам, как сказала Багира из одноименного

мультфильма «Маугли», я добавляю… — Он сказал в трубку сотового телефона «вноси» — я добавляю… — В дверях появился крупный человек в черном костюме с двумя сумками в руках. — Добавляю этого быка, только что задранного мною. Что стоишь, громила? Расставь по полкам холодильника. А вообще-то это спецпаек для особо одаренных чудаков. Кушайте на здоровье!

— Ты, Валь, всегда думаешь нас, — констатировал Борис, как-то странно вывернув рекламный слоган.

За оливковыми стеклами витражей опускалась нежная летняя ночь. После молниеносного дождя заметно посвежело, и душистые воздушные волны закатывались в распахнутые настежь двери. Художник увлеченно водил по холсту длинной кистью, то приседая, то поднимаясь во весь рост. Он пыхтел и бурчал, напевал что-то под нос, то вдруг принимался громко сопеть. Писатель щелкал по клавишам ноутбука, прихлебывая чай, изредка брал амбарную книгу и записывал что-то для памяти карандашом.

Золотая роза

А в это время по липовой аллее шли поэт с девушкой и говорили, говорили…

— Сережа, признайся, белый костюм ты надел в мою честь?

— Увы! Просто… Знаешь, как говорится, женщине нечего надеть, когда кончается модное, а мужчине — когда кончается чистое. Мое последнее чистое намокло под дождем, а это из реквизита.

— Ну, почему ты меня все время осаживаешь, как наездник лошадь?

— А ты не бросайся в галоп…

— Ладно, не буду… Мне как, лучше рысцой?

— Иноходью… Нет — шагом!

— Сережа, ты любил кого-нибудь?

— А как же? У меня было где-то тридцать любовей. Каждая избранница клялась на крови, что она навечно.

— И почему же вы расставались?

— По простой причине: женщина отказывалась подчиняться мужчине. И даже наоборот, чуть ли не со второго свидания начинался процесс моего подчинения. Этого я, как мужчина, допустить не мог, в результате — «вечная любовь» растворялась и улетучивалась, как дым. А вообще-то я влюбчивый.

— Не заметно. А я впервые.

— Зря. Это так приятно. Особенно, когда нераздельно и безответно.

— А по-моему, это страшное мучение. Я этого боюсь.

— Тебе вообще в этой жизни ничего бояться не стоит.

— Правда? Почему?

— Потому что… Потому что у тебя есть всё: папа…мы…

— А ты?

— …И я.

— Да?

— Ну, да…

— Хорошо. Это очень хорошо. Ах, как хорошо!

— Гм-гм! — прозвучало ударом хлыста по голенищу.

— Вернуться к шагу?

— Да, если можно.

— Слушай, а чего ты так боишься?

— Это не страх. Это — опыт. Что резво начинается, то быстро кончается.

— Значит, ты не хочешь, чтобы кончилось?

— Нет. Мне вообще нравится, когда только начинается и не кончается никогда.

— И мне тоже.

— Тогда все нормально. Мы пришли к полному кон… консоль…консенсусу!

— И что дальше?

— Мне стихи писать, тебе — слушать и оценивать. Ну, там, ежели пельмешки или еще чего из салатов — тоже не лишнее.