Дочь Голубых гор
Шрифт:
Кернуннос решил, что с его стороны будет предусмотрительным изучить чужеземцев и создать какое-нибудь магическое средство против их влияния, пока оно не стало слишком сильным, настолько сильным, что могло бы нарушить привычный узор их существования.
Центр поселка был озарен оранжевым сиянием большого пиршественного костра. В воздухе висел запах жарящегося мяса и тающего сала. Люди, смеясь, выходили из домов; одеты они были в лучшие льняные одежды, а поверх них – наброшенные на плечи, теплые и яркие, всех цветов, шерстяные накидки.
Это был великолепный вечер. Кельты готовы
Кельты.
Скифы с легкостью влились в их общество. Они словно бы нашли потерянных братьев; общность их характеров помогла преодолеть разницу между культурами. И у тех, и у других были страстные натуры, безудержные в радости и горе, которые лишь придавали остроты друг другу.
Определенное недоверие все же оставалось, ибо это были люди, привыкшие к осторожности, но какое-то особое магическое очарование празднества помогало преодолеть разделительные барьеры. Всадники даже стали оправляться от сильного изумления, вызванного участием в нем женщин, они с восхищением, хотя и исподтишка, следили за их стройными фигурами.
Молодой мощный скиф по имени Дасадас, который произвел на всех большое впечатление неимоверным количеством выпитого им вина, жестами объяснил, как у скифов совершается обряд побратимства. Для ясности Дасадас и добровольно вызвавшийся шахтер продемонстрировали его, порезав себе руки, накапав кровь в вино и выпив под ободряющие крики собравшихся.
Кельты любили подобные драматические жесты.
Вскоре вокруг каждого скифа собрались небольшие группы кельтов, которые ощупывали их одежды, восхищались их украшениями с незнакомыми фигурками животных, интересовались кочевой, в вечных переездах, жизнью.
Кернуннос был явно расстроен.
Он подошел к Таранису.
– Мне очень не нравятся эти всадники, – сказал он мрачно. – Они опасны.
– Опасны? Но ведь их всего четверо.
– Четверо, которых мы видим, но где все остальные? Не могли же они вчетвером добраться сюда из краев, прилегающих к Черному морю. Что, если за их спиной целая армия, скрывающаяся в горах и готовая неожиданно на нас напасть?
– Ты чувствуешь присутствие такой армии?
– Нет, – вынужден был признать Кернуннос, – но эти люди кажутся мне очень странными; я не могу их понять, но знаю, что им здесь не место.
Таранис опустошил уже много чар с вином и чувствовал себя скорее радушным хозяином, чем недавно избранным, все еще неуверенным в себе вождем. По природе он был человеком дружелюбным, не склонным к недоверию. Он отнюдь не был столь воинственным, сколь заставлял предположить его громовой голос. И ему уже начинали нравиться эти скифы, прекрасные товарищи и собеседники на пиру. Он поспешил защитить их.
– Кажак сказал мне, что первоначально их было больше, но осталось только четверо. Им пришлось пройти через много стран, в том числе и владения ненавидящих их киммерийцев. И если бы у них была армия в горах, учитывая их привычки, они просто бы взяли все, что им нужно, а не выменивали на золото. Я верю Кажаку, когда он говорит, что они проделали этот длинный путь в поисках новых пастбищ или каких-либо новых возможностей.
– Пастбища… в Голубых горах? – Кернуннос презрительно отмел это предположение. – Они отнюдь не дураки, Таранис. И какие возможности открываются здесь перед ними? Ограбить и уничтожить нас?
– Кажак сказал мне, что им нужны только железные изделия Гоиббана; слава о них распространилась, точно лучи восходящего солнца; как только они услышали о его изделиях, они отказались от всех других целей и направились прямо сюда.
– Будь у них больше людей, они были бы готовы перебить нас всех, – пробормотал Кернуннос. – Почему ты веришь всему, что говорит Кажак, Таранис? Ты видишь по его глазам, что он говорит правду?
Таранис заколебался.
– Нет… Он всегда отводит взгляд, когда я на него смотрю, но таков обычай его народа. Он говорит, что скифы не глядят прямо в глаза никому, кроме братьев. Он, должно быть, имеет в виду всех близких родственников.
– Кажак говорит, Кажак говорит. – Главный жрец был в ярости. – Так вот послушай, что тебе говорит Кернуннос: прогони этих всадников сегодня же вечером, прямо сейчас.
– Они приехали торговать, – упрямо повторил Таранис. – Что будет с доброй славой, которой добились кельты, если мы откажемся торговать? Ты видел, какие на них золотые украшения? Великолепные вещицы, добытые грабежом у богатых фракийцев и греков. Они открыто показывают их, и наши люди хотят заполучить эти украшения, как же я могу отослать скифов?
– Туторикс поступил бы так. Он был сильным вождем, – язвительно произнес Кернуннос. Таранис стиснул зубы, но Меняющий Обличье тут же добавил: – Туторикс знал, что есть вещи более важные, чем торговля.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы мы умерли от голода, жрец? – спросил он с едва скрываемым сарказмом.
Жрец Оленя был оскорблен до глубины души.
– Племя никогда не будет голодать. Я всегда обеспечу его дичью.
Таранис пошел на попятный. Плохое начало – вызывать вражду их посредника в общении с духами.
– Да, конечно, боюсь, что я неудачно высказался.
– Очень неудачно. Остерегайся оскорбить тех, кого ты не видишь. Ты держишь жезл не так прочно, как тебе кажется. – Сузив глаза, Кернуннос уставился на вождя, и Таранис почувствовал сильное желание умилостивить главного жреца.
– Как я должен поступить, по-твоему? Приказать воинам выгнать их из поселка?
Кернуннос задумался.
– Нет, это может причинить ущерб нашей доброй славе, мы не должны открыто нарушать традиции гостеприимства, а сейчас мы должны блюсти их особенно тщательно, не допуская нарушения установившегося порядка… Очень скоро, прямо здесь, возле пиршественного огня, я наглядно покажу этим скифам могущество кельтов, докажу им, что они не могут нам противостоять. Лучший способ действий – устрашение; после того, как я своей магией вселю страх в их сердца, ты легко сможешь с ними договориться о торговом обмене и они сразу же уедут, и я думаю, что они отсоветуют приезжать сюда всем своим людям.