Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия
Шрифт:
Глава 3, в которой пёстрая компания отправляется в путь, выясняются некоторые различия между колокольчиками и бубенчиками, а также между официальными и неофициальными защитниками сирых и убогих, а ротмистр Сабуров пользуется англо-польским гостеприимством в русской усадьбе
Отъезд молодого барина был известен лишь Марфуше, обещавшей держать язык за зубами. Само собой, к утру о нем знала вся усадьба. Саше с утра пришлось трудно. К нему то и дело подходили, кланялись едва ли не в ноги (совсем кланяться в ноги здесь запрещалось), умоляли остаться. Саша, знавший от Джейн о планировке Освалдби-Холла, не раз пожалел об отсутствии в Рожествено потайных лестниц.
Марфуша не признавалась в болтливости. Тоже бродила по усадьбе, что-то шептала, верно, молитву.
Джейн все время волновалась: вдруг от этих бесконечных просьб и нытья Лев Иванович переменит решение? Тот с утра оделся во фрак, будто в усадьбе готовился важный приём, быстро ходил по дому, иногда резко цыкал на прислугу. С Сашей старался не встречаться.
К полудню у крыльца уже скопилась внушительная толпа, не столько из дворовых, сколько из самого села Рождествено. Глядя на неё из окна, Лев Иванович грустно усмехнулся, обращаясь к Джейн:
– Когда встретитесь с соотечественниками, непременно угостите их историей русского мужицкого бунта: барина-наследника не хотят отпускать на войну.
Впрочем, когда приехала Катерина Михайловна, толпа легко разошлась перед её санями. То ли у Бойкой вдовушки была такая репутация, то ли стоять на пути у кучера Данилыча не решился никто. Мужички лишь тихо ворчали.
Катерина Михайловна весело выскочила из саней, вошла в дом. Как заметила Джейн, многие в толпе с ней здоровались, а кто стоял поодаль, снимали шапки. Правда, сразу же их и надевали – стоял крепкий мороз. Это и стало одной из причин, почему гостья не стала надолго задерживаться у стола с лёгким угощением.
– Ну, Лев Иванович, – улыбнулась она, – народ морозить негоже. Пора в путь.
Лев Иванович вздохнул и как был, во фраке, вышел на крыльцо. Толпа, к которой прибавились и выскочившие из дома дворовые, заголосила. Джейн чаще других слышала одно – «ne pustim».
– Тихо! – вдруг гаркнул Лев Иванович. И дворовые, и крестьяне, не привыкшие к такому тону барина, даже попятились. И, конечно же, замолчали.
Потом дядя обернулся к племяннику.
– Александр, – сказал он Саше и протянул саблю. – Неприятель вторгся в пределы Отечества. Поезжай и сражайся, пока не выгоним.
Обнял и три раза поцеловал. Джейн увидела, как вся толпа разом сняла шапки и перекрестилась.
Потом Лев Иванович тихо сказал Джейн:
– Вашему отцу очень повезло. У него замечательная дочь, готовая ради него переплыть море и проехать половину России. Передайте ему эти слова, когда вы встретитесь.
– Spasibo, – сказала Джейн и, неожиданно для себя, поцеловала его в щеку. Щека Льва Ивановича была выбрита до лёгкой синевы и чуть-чуть дрожала.
Когда уже садились в кибитку, подошла Марфуша и обратилась к Катерине Михайловне. Да не просто, а сначала поклонилась в ноги.
– Катерина Михална, не думала, что буду при нашем барине другую барыню просить, слава Богу, не зареклась. Берегите Сашеньку. Вы…
Непонятно, что она хотела сказать, то ли «вы умеете беречь», то ли «обещайте, что вернётся». Но то ли сама не решилась, то ли взгляд Катерины Михайловны отменил эти слова.
– Буду беречь, Марфуша, – просто ответила барыня.
Марфуша поблагодарила, потом обняла Сашу, причём сдерживая слезы. Протянула образок, дождалась, когда он положит его в карман рубашки. А затем обратилась к Джейн:
– Береги Сашеньку, пожалуйста. Ты ему мила, он тебя послушает. – Саша покраснел. – Когда с батюшкой своим встретишься, попроси, чтобы Сашеньку не обидели. Он, поди, до генерала дослужился. Береги его, пожалуйста.
Джейн понимала через три слова, и тогда Марфуша наконец-то произнесла слова, услышанные утром от Льва Ивановича и вызубренные за день:
– Май Год протэк ю! Женни, протэк Сэнди!
Лев Иванович и Катерина Михайловна улыбнулись. Саша поцеловал Марфушу. Потом помог Джейн сесть в сани, сел сам, поднялся во весь рост, повернулся ко Льву Ивановичу:
– До встречи, папенька!
Тот смущённо улыбнулся – видимо, Саша редко обращался к нему так.
И уже громко, ко всем:
– Не поминайте лихом! До свиданья!
Ещё хотел махнуть саблей – в лучах вечернего солнца было бы эффектно. Но поскользнулся на мелкой наледи кучерских козёл и поторопился сесть, чтобы не упасть.
– Иван Данилыч, – сказал дядя Лев, – гони быстрее, чтобы я не одумался да не пустился вдогонку.
– Будет сделано, Лев Иванович, – улыбнулся Данилыч, тряхнув чёрной бородой. – Только слово ваше крепко: отпустили – не погонитесь. А Александра Петровича я поберегу.
– Спасибо, – сказал дядя Саши и, к удивлению Джейн, первый раз увидевшей такое в России, протянул Данилычу руку. Тот, не удивляясь, её крепко пожал.
После чего свистнул и выполнил просьбу. Джейн и опомниться не успела, как Рождествено осталось за спиной.
– Джейн, если не спишь, попрощайся с владениями маркиза де Караба.
Вообще-то, Джейн дремала, но пробудилась легко. «К чему спать вечером – ночь впереди», – говорила миссис Дэниэлс, если её подопечной хотелось задремать в столь неурочный час, и Джейн соглашалась с этой мудростью.
Владениями, с которыми полагалось попрощаться, была деревня Андреевка – как не раз говорил Саша, «Австралия дяди Льва». Перевод на местный скотный двор считался высшим наказанием для дворни или особо нерадивых мужиков из другой деревни. Наказание усугублялось тем, что надзирали над ними управители, разжалованные за воровство или за грубость. Правда, совсем уж залютовать им не разрешалось и здесь, а примерное поведение – трезвая жизнь и крепкое хозяйство – награждалось возвратом на прежнее место жительства.