Дочь княжеская. Книга 4
Шрифт:
Люди встретили её сдержанным гулом. Хрийз подняла руку, насколько смогла, и на площадь снова упала тишина.
— Я жива, — сказала она так громко, как сумела. — И вы живы тоже. Мы пережили войну, пережили первые послевоенные годы, и будем жить дальше. Залечим раны, и будем жить! Я, стихийный маг-хранитель мира, я, проводник стихии Жизни, говорю: мы будем жить!
На этих словах Хрийз вдруг почувствовала, как зрение переключается на магический спектр — без тех отчаянных усилий, какие до этого всегда требовались, и она прочувствовала каждый камешек, каждую травинку Города как своё собственное тело, и каждую боль от каждой
Хрийз еще прошла пару шагов к порталу, который сотворила Лилар, порталу от плошай в княжеский замок. Но уже на выходе её накрыло слабостью и тьмой, снова шум в ушах, чернота в глазах… и последнее, что она услышала, свой собственный голос, про оставленные на постели косы:
— Уберите отсюда эту гадость и сожгите её.
За опрометчивое выступление на площади перед народом Хрийз расплатилась полным упадком сил. Упала в постель, едва дождавшись, когда унесут обрезанные косы. Лилар тормошила с тем, чтобы переодеться в чистое — в одну из сорочек, вышитых Елью, Хрийз соглашалась, но провалилась в короткий тяжёлый сон почти сразу, едва коснувшись головой мягкого. Коротким сон оказался из-за Милы.
Маленькая неумершая пристала с тем, чтобы с нею поиграли. Причём в классическом стиле:
— Спишь? Не спишь, я вижу! Давай играть! Давай играть, — и запрыгала по постели, как маленькая обезьянка.
Каждый её прыжок отдавался болью во всём теле. Но когда Хрийз попыталась от игры увильнуть, попросив зайти позже, Мила очень сильно расстроилась.
— Ты обещала! — сердито крикнула она, и нижняя губа у нее задрожала.
Будь Мила обычным ребенком, можно было бы сказать: сейчас сорвётся в капризную истерику. Такая истерика и у малышей-то ничего хорошего не сулит. А уж у древнего вампира с аршинными клыками…
А вот. Не разбрасывайся словами. Не обещай ничего сдуру, не подумав. Но откуда же было знать, что будет — вот так?! Какие еще могут быть ладушки, когда дышать тяжело, не то, что пальцем шевельнуть… Но уговор на поиграть имел силу полноценного магического контракта. Нарушишь его, и будет… Что будет, не хотелось даже воображать. Не говоря уже о том, кто такая Мила и что она такое.
— Обязательно именно ладушки? — устало спросила Хрийз.
— А что ещё? — удивилась Мила.
— Можно в дочки-матери… — ляпнула первое, что пришло в голову.
— Это как? — удивилась маленькая неумершая, подлезая под руку Хрийз.
— Ты будешь моя дочка, — Хрийз говорила уже на потоке, не очень соображая, что говорит и как. — А я буду твоя мама.
— Ты не моя мама, — резко сказала Мила, даже отодвинулась.
Помнит она мать или не помнит? Судя по реакции — помнит… Может быть, даже не образ помнит, выветрился за столько-то столетий, а прикосновения, голос, запахи… что-то такое, отрывочное и глубокое, что со временем отлилось. Хрийз тихонько перевела дыхание. Все, о чем она мечтала сейчас, это закрыть глаза и уснуть. Но спать было нельзя, пока не поиграешь с Милой. Нельзя и все тут! Взятое на себя обязательство надо было исполнять.
— Тогда давай я буду твоя бабушка… — еле ворочая языком, выговорила Хрийз. — А ты моя внучка. Будут у нас игра «бабушки-внучки».
Мила звонко засмеялась, захлопала в ладоши, затем подлезла девушке под руку и азартно спросила:
— Ладно, я — внучка. А дальше.
— А дальше я укладываю тебя спать…
— Ну, во-о-т, — разочарованно протянула Мила, отодвигаясь.
— Погоди. Я укладываю тебя спать и перед сном рассказываю тебе… сказку. Что ещё-то бабушки делают.
— Много чего, — ответила Мила серьёзно, придвигаясь и обхватывая Хрийз ледяной тяжёлой рукой. — Но давай сказку.
— А ты потом уснёшь? — строго спросила Хрийз.
— Усну! — твёрдо пообещала она.
— Ну, слушай… Жил старик со своей старухой у самого синего моря…
Откуда что взялось. Когда-то, давно, маленькая Христинка точно так же канючила у мамы, которую считала своей бабушкой, сказки на ночь. Но у мамы не всегда получалось выкроить вечер для поздней дочери. Она, бывало, пропадала куда-то на всю ночь — еще с обеда. Хрийз чётко вспомнила эти пустые вечера, в которые её одолевали страхи. То за шкафом медведь мерещился, то в складках одежды угадывался кабаний лось (почему именно кабаний, поди теперь вспомни), то что-нибудь ещё. Тогда маленькая Христя прижимала к себе плюшевого зайчонка и начинала рассказывать ему бабушкины сказки. И про старика с его старухой, и многие другие.
Давным-давно всё позабылось, и детские страхи, и детские сказки. А вот сейчас всплыло в памяти так, будто книга — перед глазами, и остаётся лишь прочитать её.
Мила уснула примерно на середине, там, где старуха пожелала стать дворянкой столбовою. Хрийз думала, что тут же отрубится сама, но не вышло.
Лежала, смотрела в потолок, чувствуя, как слабость вдавливает в постель. Скорей бы уже это заканчивалось. Скорей бы выздороветь! Подниматься самой. Переодеваться — самой! Собственное бессилие выводило из себя. Сколько ещё лежать колодой, дыша через раз! Даже боль не так выматывала, как слабость. Боль можно терпеть. Стиснуть зубы и терпеть. А вот слабость сковывала по рукам и ногам надёжнее самой толстой цепи.
Потом всё-таки пришёл сон, поверхностный, смутный, сначала — волнами, катящимися сквозь ослабевшее сознание, затем морской берег проявился чётче.
Это был всё тот же пляж у скалы Парус, со стороны Третьего мира. В дыру же падал свет земного солнца, даже не солнца, а багряной, догорающей зари. Волны лизали наполовину ушедший в песок смартфон. Как странно, он был ещё здесь. И сколько же здесь прошло времени? Солнце обычно закатывается быстро. Не больше часа, наверное…
Хрийз потянулась было за смартфоном, и снова услышала:
— Не трогайте. Не надо трогать.
— Вы всё ещё здесь! — изумилась Хрийз, увидев рядом, и близко, руку протяни, дотронуться можно, старого мага Земли, Темнейшего.
— Я знал, что вы вернётесь, ваша светлость.
Он присел на один из валунов, в изобилии валявшихся вокруг, вынул из кармана белоснежный платочек, промокнул обширную лысину.
— Почему?