Дочь лодочника
Шрифт:
– Что у тебя там, сестренка?
– Не зови меня так, – сказала она.
– Ты лучше мне покажи, – заявил он и покрутил рукой в воздухе, подгоняя ее.
Она присела на корточки, вытащила из лодки кусок мяса и бросила его на причал. Развязала узел бечевки и расправила простыню.
Он присвистнул, впечатленный размером.
Она прикрыла мясо и взяла ведро с кукурузой. Ее сильные загорелые руки усеивали веснушки.
Черт, как ему все же нравилось на нее пялиться!
– Где остальное? Неужто там олень на трех ногах шастает? Или ты его ведьме оставила? Она его хоть сготовит
Миранда завязала простыню и, взвалив оленье бедро на плечо, поднялась по железной лестнице, которая соединяла плавучий причал с террасой. Взбираясь по ней, она держалась только одной рукой.
Риддл стоял под террасой, заткнув большие пальцы в карманы и наблюдая, пока Миранда не исчезла над лестницей. Затем наверху затрещали доски, и дверь на террасе захлопнулась.
Он вернулся сквозь заросли кудзу и поднялся по насыпи, при этом один раз споткнувшись в темноте. Затем встал рядом с домом и уставился на окна второго этажа, где не горел свет. Он увидел ее в ближайшем окне – она смотрела вниз из-за занавесок. Она была выше и стройнее, чем в детстве, когда ее длинные ножки свисали с табурета за кассой Хирама. Он приходил сюда раз или два спустя несколько лет после того, как умерла Кора. Ей тогда не могло быть больше семи-восьми, но боже, эти ноги, даже тогда… А как его жетон блестел в те годы, о да…
«Вы к моему папе?»
«Я просто за конфетами. Я такой сладкоежка».
Как она крутанулась тогда на табуретке, в своих шортиках и блузке с узелком поверх пупка!
«Скажи, сестричка, я тебе когда-нибудь рассказывал, что знал твою маму?»
Риддл обошел дом, все так же держа руки на поясе. Роберт Алвин завел «Плимут», но Риддл выставил своему заместителю пятерню. Поднялся, насвистывая, по ступенькам крыльца и открыл сетчатую дверь, пинком распахнул внутреннюю, расколов раму и разбив стекло. Затем вошел в магазин и огляделся вокруг. Полки были почти пусты под толстым слоем пыли. В каждом углу – паутина. Банки с солеными огурцами, сардины и мясные консервы с минувшим сроком годности. Возле кассы – вращающийся стеллаж с комиксами; те, что спереди, выгорели на солнце. Тени и пылинки, зачерствевшие бисквиты с кремом.
Риддл вынул свой «Скофилд» из кобуры. Взвел курок большого старинного пистолета и навел дуло на гудящий рыболовный холодильник, стоявший вдоль стены. Выстрелил. Пуля пробила корпус, и под раздвижными стеклянными панелями замерцал свет. Компрессор с грохотом заглох.
В магазине воцарилась тишина.
Сзади, из потайного лестничного прохода полился свет, и по полу заскользила тень девушки – она вышла к верхней площадке лестницы.
– Спускайся сюда. Поговорим.
Кроссовки зашаркали по ступенькам.
Риддл щелкнул выключателем возле сломанной двери.
На потолке ожила единственная энергосберегающая лампочка.
Когда испачканная в крови девушка спустилась, затхлый магазинчик весь наполнился ее запахом.
Риддл, с пистолетом в руке, сделал пару больших решительных шагов и очутился перед ней.
Она выпрямила спину, мышцы на руках напряглись.
Он вытянул руку и, проходя мимо стеллажа с книгами, опрокинул его.
Он испытал слабый трепет, когда она спешно отступила на шаг, потом еще и наконец уперлась в стену между автоматом с кока-колой и стойкой с чипсами.
Чарли Риддл втиснулся в узкое пространство вместе с ней, оказавшись достаточно близко, чтобы почувствовать ее учащенное, неглубокое дыхание. Поднял тяжелый «Скофилд» и провел теплым стволом по ее щеке. Поднес пистолет к ее горлу, опустил от яремной впадины к изгибу груди.
– Это вторжение, – заявила она с дрожью в голосе.
Риддл с силой вдавил дуло ей в живот. Ему понравилось, как это заставило ее опустить личико. Он почувствовал шевеление у себя под поясом, там, где ничего не шевелилось много лет. Во всяком случае из-за нее. С той ночи, когда он выбрался из леса, потеряв глаз.
– Ты и я, – выдохнул он, резко потея. – У нас есть дело, сестренка.
Она сглотнула ком в горле.
– Честное слово, – проговорил он. – Послушать того карлика, так ты прям амазонка, ей-богу.
Пистолет проник ей под рубашку и пополз к груди.
– А вот я этого не вижу. Хотя у меня и глаз-то уже не тот, что раньше был.
Свободной рукой он задрал повязку к макушке, и Миранда Крабтри, когда пистолет уткнулся в сосок ее левой груди, бестрепетно уставилась на мясистую красную полость, где у Чарли Риддла должен был находиться глаз. И плюнула в эту полость.
Ухмылка констебля померкла, когда у него опустились уголки рта от хлынувшего потока воспоминаний – крик, боль, дождевые черви, хлюпающие под ним в листьях, мелкая сучка, бегущая со всех ног. Его губы растянулись в оскале. Он рывком вытащил пистолет из-под ее рубашки и крутанул его в руке. Заехал рукоятью ей в живот и отступил, когда она упала на четвереньки. Затем спрятал оружие в кобуру, вытер плевок из глазницы и вернул повязку на место. Пригладил волосы там, где они растрепались. Донесся стойкий запах крема для укладки волос.
«Давай потихоньку, Чарли, – предостерег он себя. – Потихоньку».
Он взял батончик с арахисовой карамелью с кассы, пока Миранда лежала на полу, задыхаясь и мучаясь от тошноты. Он разорвал обертку, откусил и пожевал. Потом, с набитым ртом, сказал:
– У тебя осталось две ходки вверх по реке. Одна сегодня, одна завтра. Две последние, и все, больше никогда. Послезавтра можешь хоть вся перемазаться в крови и бегать по лесу, выть с волками, мне все равно. Но если сегодня не придешь на причал, я вернусь сюда. А я ненавижу сюда приходить, поняла, девка? – Риддл с плюнул арахисом с карамелью. Швырнул туда же остаток батончика и поковырялся в зубах. Сунул руку в карман, вынул четвертак и бросил рядом с кассой. – Это за батончик.
И ушел.
Приманивание
Внешний мир темнел прямоугольником в неровном проеме разгромленной двери. Цикады не унимали свой громкий кошмарный хор. Мотыльки трепыхались вдоль стен. В воздухе висел пороховой дым. Миранда, лежа на полу, приподнялась на дрожащих руках, сжала кулак и ударила костяшками пальцев по старым сосновым доскам. Новая боль вспыхнула, точно костер на свежих дровах. Пробежала судорога. Миранда прислонилась к дощатой стене, на костяшках среднего и безымянного пальцев треснула кожа, они были в крови и грязи.