Дочь Некроманта
Шрифт:
Ополченцы медленно пятились назад. Они не имели никаких навыков, они не владели тонким искусством смены первых рядов, когда из глубины строя на место уставших или раненых выдвигаются новые воины; оружие карликов собирало свою дань, и, наверное, только чудо помогало ополчению выдерживать этот бешеный натиск, когда разница в росте ровным счетом ничего не значила.
А впереди, перед строем, все крутился и крутился вихрь шелестящей стали. Молодой воин, чьего имени никто из ополченцев так и не узнал, набрасывал вокруг себя окровавленные валы из мертвых тел поури. Стрелы отскакивали от его брони, даже выпущенные в упор; шипастые
И вот настал миг, когда все до единого поури оказались втянуты в бой. Большая их часть по-прежнему теснила уменьшившееся в числе, но все еще стойко сопротивляющееся ополчение; другая тщетно пыталась прорваться сквозь невидимую завесу бешено крутящейся стали вокруг молодого воина.
Наставал черед сотника Звияра.
И сам сотник уже приподнялся в седле, уже взмахнул рукой, его десятки уже послали коней вперед — когда окружавшие неуязвимого бойца ряды поури внезапно расступились и перед молодым воином появился человек среднего роста, с короткой бородкой, окаймлявшей лицо, и мрачными черными глазами. Доспехов он не носил — только в руках держал тяжелый вычурный посох, с когтистой громадной лапой наверху и заостренным, точно у копья, низом.
А рядом с ним скользил высокий и тонкий субъект с серой кожей и выразительно торчащими из-под верхней губы игольчато-острыми клыками.
Поури дружно, словно повинуясь неслышимой команде, отхлынули в стороны.
Чародей повернулся к воину и поднял посох, держа его наперевес двумя руками, словно мужик, собравшийся пустить в ход только что выдернутый из плетня кол.
— Ты!.. — вырвалось у воина.
— Я, — кивнул чародей. — Я знал, что рано или поздно отыщу вас. Не было нужды прятаться. Я совершил бы требуемые обряды и…
— И Зло воплотилось бы в Эвиале! — яростно выкрикнул воин.
Волшебник дернул щекой.
— Велиом! — внезапно произнес он, глядя в пространство куда-то над головой воина. — Я знаю, ты слышишь меня. Ты совершил ошибку, Велиом, и притом очень большую. Я нашел вас и второй раз не упущу. Ты знаешь, что мне надо. Точнее — кто мне нужен. Отдай его мне, и разойдемся с миром. Ваши жизни мне не нужны. Ни твоя, ни твоей дочери, ни вашего наймита. Ты понял меня? Я иду к тебе!
— Ты отправишься во Тьму! — прорычал в ответ воин. Коротко свистнул двойной меч; поури вновь попятились, но не от страха, а скорее освобождая место сражающимся. На появившуюся невдалеке конницу Звияра карлики внимания пока не обращали.
Волшебник криво усмехнулся и тоже шагнул навстречу противнику, выставив перед собой посох. Дерево вздрогнуло и загудело, отражая удар обрушившегося клинка; воин крутнулся вокруг себя, нанося удар вторым клинком, — но посох опустился всего лишь самую малость, и сталь вновь налетела на преграду.
— Некогда мне с тобой возиться, — неожиданно будничным голосом сказал волшебник, отбивая стремительный прямой выпад — прямо в сердце. — Твой сотник вот-вот будет здесь, а поури мне еще пригодятся.
Он сделал одно движение, одно молниеносное неразличимое движение, острие посоха рванулось вперед, натолкнулось на подставленный клинок, играючи разломило его пополам, пробило казавшиеся несокрушимыми доспехи и глубоко вошло в тело.
Воин пошатнулся, оцепенело уставившись на торчащее из груди черное древко.
— Ты… ты-ы-ы, — в голосе не было боли, только — безмерное удивление.
— Мне жаль, но ты встал на моем пути, — холодно уронил волшебник, резко выдергивая посох из груди раненого.
Кровь хлынула потоком, закованное в доспехи тело с громом и лязгом рухнуло наземь. Волшебник несколько мгновений смотрел на поверженного, и лицо его не покидала странная кривая усмешка, словно ничуть и не нужна была ему эта победа.
Поури, все так же молча, развернулись и ринулись туда, где продолжало упрямо и упорно отбиваться мужичье ополчение. Оно было уже обречено, но кто среди сражавшихся ведал об этом?..
— Пойдем, — маг повернулся к своему спутнику-вампиру. — Нам здесь больше делать нечего. Надо спешить, а то Велиом опять ускользнет.
Скит прятался в густой чаще, не сразу и найдешь — тем более после того, как волшебство заплело и спутало все ведшие к нему тропинки. Девочка сидела на покрытой лоскутным ковриком лавке, поджав к подбородку исцарапанные коленки. На вид ей можно было бы дать лет семь-восемь: самая обыкновенная девчонка, каких тысячи в землях Княж-города: курносая, слегка конопатая, волосы выгорели на солнце почти что до белизны. Скуластое лицо не отличалось красотой, скорее даже наоборот — малоподвижное, какое-то оцепенелое; и жили на нем только глаза, чудные карие глаза, большие и мягкие.
Девочка вроде бы играла — вертела в руках и так и эдак тряпичную куклу, но — странное дело — у куклы не было нарисовано ни рта, ни носа, ни глаз. Пожалуй, другие деревенские девчонки удивились бы даже — как же с такой можно играть? Пугало какое-то, а не кукла.
Девочка вздохнула. Ни у одной из ее кукол — как и у других игрушек — не было лица. Мама и дедушка запретили ей это раз и навсегда. Девочка хорошо рисовала, ей не составило бы труда сделать это самой — но этот запрет был одним из тех немногих, нарушать которые она не могла ни при каких обстоятельствах. Потому что иначе она погубит всех — и маму, и дедушку, и дядю. И себя саму она тоже погубит, и никто, никто-никто-никто не сможет ей тогда помочь.
Ей нельзя было делать ничего волшебного. Нельзя было созывать в гости крошечных цветочных фей, поить их разведенным медком, чтобы они потом сплясали ей свои чарующие танцы под льющуюся музыку сотен крошечных невидимых арф; нельзя было разговаривать с наядами и дриадами, хозяйками ручьев и деревьев; нельзя было ни в кого превращаться — когда она была совсем маленькой, ей очень хотелось стать мышкой, посмотреть, как устроены их норки: мама успела остановить ее только в самый последний момент, очень испугалась, плакала, хотела отшлепать дочь; выручил дедушка, он просто показал девочке посредством совсем несложного волшебства, что ничего интересного в мышином жилище нет и быть не может.