Дочь Некроманта
Шрифт:
Ниакрис не увидела здесь ни женщин, ни стариков, ни детей. На ее вопросы поури отвечали, просто пожимая плечами:
— А зачем они нам?..
До вопроса «а откуда ж вы тогда беретесь?» Ниакрис, наверное, тогда еще просто не доросла.
…Прошло несколько дней, и поури, учивший ее сражаться, неожиданно перестал делиться с ней едой.
— У нас, красавица, так — что добыл, то твое, — с ухмылкой пояснил он ей, щеря в нехорошей усмешке мелкие острые зубы. — А коли не добыл, так на себя пеняй. Усекла, э?
— Усекла, — кивнула девочка. Ей очень хотелось есть — в изобилии у поури имелась только вода.
— Тогда иди, —
Поури отвернулся и отправил в рот полную ложку своей дурнопахнущей каши, давая понять, что разговор закончен.
Ниакрис молчаливой тенью выскользнула из шалаша.
Поселок — не поселок, стойбище — не стойбище, короче — лагерь поури кишмя кишел народом. Большинство занималось вполне мирными хозяйственными делами (в которые, правда, не входило земледелие или, к примеру, ткачество со скорняжничеством) — время от времени прорыскивали вооруженные до зубов группки карликов, злобно зыркая во все стороны, словно выискивая, с кем бы подраться. Ниакрис нигде не видела ни огородников, ни пахарей — словно поури вообще добывали пропитание невесть откуда. Кстати, их любимая каша варилась из семян буйно росшего повсюду сорняка, вымахивавшего в полный рост взрослого человека.
Девочка растерянно брела по табору, озираясь по сторонам. Она никогда ничего ни у кого не отнимала — тем более ей никогда не приходилось драться за еду.
Но поури был прав. Если она не будет есть, силы уйдут. И тогда она точно уже не сможет отомстить — потому что кто знает этих поури, еще и в самом деле съедят…
Несколько раз она замечала карликов, уплетавших за обе щеки свою кашу, сидя под латаными-перелатаными пологами; ладони девочки мгновенно покрывались потом, и, столкнувшись взглядами с поури, она поспешно отводила глаза.
Вернулась она, ничего не добыв, голодная и злая.
Полночи она просидела в углу грязной палатки, сжавшись в комочек. Поури безмятежно храпел на соломенной подстилке, в обнимку с еще неостывшим после ужина горшком с кашей.
Это было еще одно правило — поури не знали воровства. Сильные не крали, сильные отнимали.
Под утро Ниакрис встала и тенью выскользнула из палатки. Будь что будет, она должна достать еду. Иначе она пропала.
Она не стала тратить много времени на поиски. Какой-то незадачливый карлик поднялся в этот день до света и уже развел костер, основательно устроив над ним массивный треножник, явно добытый в каком-то трактире.
Ниакрис молча шагнула из темноты. Меч в руке, и она очень старалась, чтобы дрожь острия была б не очень заметна.
Поури мячиком вскочил на ноги. Может, он и удивился, заметив у своего костра человеческую девчонку, но кистень мгновенно оказался у него в руке, и шипастый шар со свистом пронесся совсем рядом с головой Ниакрис. Она едва успела отшатнуться.
Поури злобно оскалил зубы. Шагнул вперед, все убыстряя и убыстряя вращение цепи — верно, решил, что на сей раз ему повезло и явившаяся к нему за добычей сама превратится в оную.
Ниакрис вновь попятилась. Ей стало донельзя страшно — это уже не урок, это битва насмерть. Поури не задержит смертельного удара и не предложит подобрать выроненный меч.
Что ей говорил наставлявший ее карлик — «пока вся старая шкура с тебя не сойдет, толку не будет»? И что — «в себя заглянуть боишься»?
Нет, она не боится заглянуть в себя. Она знает, что увидит там мертвую маму, и мертвого дедушку, и дядю, который так и пропал где-то на смертном поле.
Но не только это. Там будет и сожженная деревня, одна из многих, дотла разоренных поури; и другие мертвые на улицах, не ее родственники, но тоже чьи-то мамы, дедушки и папы, чьи-то сыновья, дочери, братья или сестры.
Так что ж она медлит? Ей предстоит пройти ее путь до конца, и, если на этом пути встал какой-то ничтожный поури, у которого руки и так по локоть в крови, — как можно колебаться?!
Ты или убьешь, или умрешь. Жестокий и страшный закон, хуже которого ничего нет под вечным небесным сводом. Человек слишком уж сильно хочет жить. И с легкостью отнимает чужие жизни, чтобы только жить самому. Подобно самым кровожадным хищникам, тем, которых гонят их же собственные сородичи и которые убивают не только для еды, но и для удовольствия.
Убивай или умирай, Ниакрис. Вот именно этот поури ничего тебе не сделал, он всего-навсего подвернулся тебе под руку; и вот оказалось, что этот огромный мир слишком тесен для вас двоих, и вы уже сражаетесь насмерть, и ваш поединок будет вестись не по правилам благородного боя, о, отнюдь нет; вы будете норовить ударить в спину и добить упавшего. Ты превратишься в такого же зверя, что и этот несчастный поури из проклятого, невесть как живущего и выживающего, всем ненавистного племени.
И внезапно меч в руке стал легким-легким, невесомым, словно прутик; и сталь рванулась навстречу крутящемуся шару, столкнулась с ним, высекая искры; кистень отбросило в сторону, а меч Ниакрис, завершая гибельную дугу замаха, рассек уродливую голову поури и застрял в плотной грудине, развалив тело карлика чуть ли не пополам.
Поури не успел даже крикнуть. Просто упал под ноги Ниакрис, подобно колоде.
Она замерла, хрипло и тяжело дыша. С нее ручьями лил пот, она его не замечала. Окровавленный меч выпал из бессильно разжавшейся ладони.
Она взяла свою первую жизнь. Она пойдет дальше отмеренным ей путем, а этого поури сожрут черви. Она победила, а он проиграл — и все остальное значения уже не имеет.
Ниакрис еще сумела унести с собой найденные в палатке припасы — пресный и черствый хлеб, точнее, просто лепешка из грубой муки да горшок с кашей. Рвать ее начало позднее, когда она почти уже добралась до «своего» полога.
— Ну что, явилась? — поури открыл глаза, словно и не он только что храпел во всю мощь. — Принесла? Ага, вижу, принесла. Славно, девочка. Далеко пойдешь. Убила, и не поморщилась. Еще даже и не проголодавшись как следует. Интересно, и чем же вы, люди, так от нас, поури, отличаетесь?..
Девочка ничего не ответила. Вопрос был явно риторическим.
После этого она уже добывала еду без всяких колебаний. В их палатке не переводились ни хлеб, ни крупа, ни горьковатое масло, что поури давили из семян дичка-подсолнуха. На нее уже смотрели с уважением и опаской. С поури они занимались каждый день — и вскоре ученица уже ни в чем не уступала учителю. Не за счет, конечно же, телесной силы или особенного боевого умения — ни то ни другое не выработать за считаные месяцы.