Дочь Некроманта
Шрифт:
Нет, не совсем одну. Тряпичная куколка. Девочка случайно оживила ее, неосознанно совершив то, что ей всегда строго-настрого воспрещалось. Впрочем, что значили сейчас все эти накрепко затверженные запреты?..
Запретов больше нет. Никаких. Тебе понятно это или нет?
Нет больше ни мамы, ни дедушки, ни дяди. И нет больше никаких запретов.
Она встала, взяла на плечо маленькую тряпичную куклу. Шмыгнула носом, вытерла рукавом слезы. Она больше никогда не будет плакать. Что более страшное может с ней случиться?..
Ничего.
Куколка
Девочка медленно поднялась. Надо собрать вещи. И надо уходить. Ни в Мосту, ни даже в Тупике ее никто не знал и никогда вообще не видел. Что она им скажет? Кто ей поверит?..
И тем не менее она не боялась. Она просто знала — ей надо уходить. Далеко-далеко отсюда.
Наверное, так находит дорогу к родному дому кошка, потерявшаяся за сотни лиг от него.
На пороге раздалось деликатное покашливание.
Она подняла голову. Она уже ничего не боялась. И ничему не удивлялась. Даже уродливому поури, просунувшемуся в дверной проем.
Карлик несколько секунд молча разглядывал девочку, смешно склоняя голову то к правому плечу, то к левому.
— Точно, она, — сказал он наконец, словно обращаясь к самому себе. — Она самая. Имманентно и необходимо она.
Откуда поури узнал ученое слово «имманентно» — кто ответит? Скорее всего — от какого-нибудь умирающего монаха в разоренном и сожженном монастыре…
Она смотрела на поури не отрываясь. Он пришел ее убить? Пусть. Ничего хуже того, что уже случилось, не произойдет.
Отчего-то она совсем-совсем не боялась. Ну ни капельки. Совершенно и абсолютно.
— Страшиться не надо, — словно опомнившись, торопливо сказал поури. — Враждебных намерений не имею. Пришел помочь.
— Чем? — эхом отозвалась она. — Можешь оживить маму?
Она произнесла это с горьким сарказмом, неожиданным для восьмилетней девочки.
— Маму? — поури скривил тонкие губы. — Не, не могу. Послушай, пойдем отсюда. Нечего тебе здесь делать.
— Я теперь сама решаю, что мне делать, — отрезала она.
— А еду ты уже решила, где брать будешь? — парировал поури.
Она прикусила язык. Проклятый карлик был совершенно прав.
— А вдруг ты меня съешь? — вырвалось у нее.
— Съем?! — внезапно рассвирепел поури. — Вот глупая девчонка! Никогда еще не видел таких глупых человеческих девчонок. Да если б хотел — давно уже съел. Связал бы, зажарил и съел. А я тут с тобой все толкую и толкую. Усекаешь, э?
— Усекаю, — согласилась она. — Так что, надо идти, э?
— А ты тут собираешься оставаться? — карлик осклабился в ухмылке. — И что делать, э?
Она не ответила.
— Короче, собирай манатки и пошли, — сказал поури, поворачиваясь к ней спиной. — Я сейчас кой-кого из наших приведу… поможем тебе твоих похоронить. Мы волшебников чтим.
Девочка
— Много не бери, — распорядился напоследок поури. — Не потому, что нести тяжело, а просто… негоже вещи из мертвого дома брать. Беда следом пойдет.
— Я уже ничего не боюсь, — отрезала она. Совершенно не по-детски.
— И напрасно, — покачал головой поури. — Если хочешь жить — надо бояться.
— А если мне незачем жить?
— Вот глупая девчонка! Нет, настолько глупых человеческих девчонок я точно никогда не видывал. Живут для того, чтобы жить, а иного смысла пока еще никто не открыл. Ну как, философическая дева, идешь со мной? Или нет? Решай быстро!
Она закусила губу и быстро кивнула.
Старая жизнь уходила навсегда.
Поури сдержали слово. Очень скоро их тут оказалось, наверное, с пять десятков. За работу они взялись споро и дружно.
Выкопали две могилы, не жалея спин, притащили из лесу пару замшелых валунов, пыхтя, взгромоздили их на только что засыпанные ямы.
Девочка не проронила ни слезинки. Слезы кончились раз и навсегда, когда она плакала на груди мертвой матери.
Она ничего не взяла с собой, кроме лишь немногого нужного в дороге. Да еще маленького, оправленного в серебро рога, невесть уж как и почему оказавшегося у дедушки. Дедушка очень его ценил, берег, любил в свободную минуту полировать серебряный оклад — так пусть же рог и дальше гуляет по свету!.. Настанет день, когда она, Лейт, протрубит в этот рог перед бастионами врага, и гордые знамена затрепещут в ужасе перед ней, Мстительницей…
А потом она подошла к могильным камням. Невесть откуда пришедшим властным, достойным королевы (даже не принцессы!) жестом молча велела поури отойти.
Сощурила глаза. Вгляделась в поверхность камня, словно норовя рассмотреть какие-то мелкие письмена.
Раздалось легкое шипение. Зазмеился дымок.
И на поверхности валуна стали медленно проступать буквы.
Эльфийский прихотливый алфавит, каким привык писать письма дедушка, — письма к старым друзьям, которые, девочка знала, никогда никому не отправлялись.
«Велиом, волшебник. Убит магом с черным посохом. Кто сможет это прочесть — отомстите за него. Если не удастся мне».
«Дариана, дочь Велиома, волшебница. Убита магом с черным посохом. Кто сможет это прочесть — отомстите за нее. Если не удастся мне».
И в обоих случаях она подписалась — но не обычным своим домашним именем — Лейт; совсем-совсем другим.
Ниакрис.
На языке эльфов — нечто больше, чем ненависть, чем боевое безумие, чем ярость. Ниакрис — это то, что двигает человеком, когда тот идет мстить, будучи готов уплатить куда более высокую цену, чем собственная жизнь.