Дочь оружейника

Майер Генрих

– Что вам надобно, сын мой? Вы присланы патером ван Эмсом? – спросил он, ласково.

Надобно знать, что добрый амерсфортский священник часто присылал своему родственнику дичь и другие лакомства, и только поэтому настоятель решился оставить свою постель, воображая, что получит вкусный подарок; но узнав, что Вальтер не принес ни каплуна, ни варенья и что его преследует начальник Черной Шайки, монах рассердился и, боясь преследований грозного Перолио, вскричал с досадой:

– Стоило будить меня для такой глупости!

– Что вы говорите, отец мой? – спросил удивленный оружейник.

– Я говорю, что дело ваше очень неприятно и нисколько до меня не касается. Я обязан прежде всего заботиться о своем монастыре, а не мешаться в политические ссоры. Я треска в душе, но не могу быть врагом и епископа Давида, а с начальником Черной Шайки не намерен ссориться из-за вас.

– Я вас прошу, – возразил Вальтер, – только о гостеприимстве на сутки, чтобы я мог отдохнуть и поправиться от моих ран. Я не в состоянии идти дальше.

Но толстый настоятель не соглашался принять опасного гостя, и Вальтер со вздохом хотел уже выйти, как на пороге показался высокий старик в одежде пастуха, который, казалось, слышал конец разговора настоятеля с оружейником и сказал тихо, но с достоинством:

– Останьтесь, мастер Вальтер. Я уверен, что почтенный приор даст вам комнату и позволит вам отдохнуть.

Услышав этот голос, настоятель вскочил так скоро, как этого нельзя было ожидать от его громадной фигуры и, поклонившись старику, хотел ему сказать что-то, вероятно в свое извинение, но пастух дал ему знак замолчать, а сам продолжал, обращаясь к Вальтеру:

– Я не знал, что вы получили свободу, мастер, что вас выпустили из Дурстеда. Но почему же на вас напали солдаты Черной Шайки, когда начальник их в союзе с монфортским бурграфом?

Вальтер не знал, можно ли доверить свою тайну незнакомцу, но тот, поняв его нерешительность, сказал:

– Я спрашиваю вас из участия, а не из пустого любопытства. Притом, вы верно слышали обо мне: я пастух Ральф.

– О котором так часто говорил мне Франк?

– Да, ребенок был поручен мне, но вы сделали из него искусного работника, честного человека.

– Он не только простой работник, но и мастер своего дела. Подобного ему оружейника трудно найти; но он принужден был оставить это ремесло и причиной этого был все тот же разбойник Перолио.

И Вальтер рассказал все, что с ним случилось и все свои опасения.

В это время настоятель опять поместился в своем кресле, начал читать молитвы, но потом задремал и уснул. Скоро храпенье его раздалось по всей комнате, и Ральф, будто не нарочно, уронил на пол свою палку. Этот стук разбудил приора.

– Извините, отец мой, – сказал пастух, – что я прервал ваши молитвы, но раненому нужен покой; прикажите дать ему комнату и позаботьтесь о его удобстве.

– Слушаю, – проговорил настоятель, кланяясь. – Мы так обязаны вам… ваши благодеяния…

Ральф прервал приора, и тот поспешно вышел.

Благодаря лекарству колдуньи и крепкому сну, силы Вальтера вернулись, и он потребовал пищи, а Ральф, успокоенный на счет его здоровья, вышел из монастыря и в Путтене встретил своего служителя Гаспара, который рассказал ему о приключении с начальником Черной Шайки.

Боясь, чтобы Перолио не заехал в монастырь и не встретил там Вальтера, Ральф поспешил вернуться туда, чтобы предупредить несчастье, а потом прошел другой дорогой к падерборнским развалинам и, стоя за занавесью, был свидетелем сцены между Перолио и колдуньей. Когда разбойник скрылся со своим пажом, старик вышел и, схватив колдунью за руку, вскричал:

– Несчастная, какого яда ты дала Перолио?

– Не бойтесь ничего, Ральф, – отвечала она. – Мое зелье произведет совсем не то действие, какого ожидает Перолио. Бедная девушка почувствует больше силы и смелости, чтобы противиться бандиту… Только вы предупредите отца, чтобы он не терял времени, если хочет спасти дочь.

Ральф побежал обратно в монастырь и, разбудив Вальтера, сказал ему:

– Скорее в дорогу… ты теперь здоров… беги домой… Перолио хотел убить тебя, чтобы обесчестить твою дочь.

– Мою дочь! – вскричал отец с отчаянием.

И он бросился как безумный, забыв свои раны, свою слабость. Однако дорога была длинна, Вальтер был в лихорадке и только к ночи увидел стены Амерсфорта. Он знал, что в такое время нельзя попасть в город и заплакал от отчаяния, но, к удивлению его, солдаты, дежурившие у ворот, сами окликнули его и пропустили, потому что Перолио, уверенный в смерти отца Марии, дал приказание отворить для него ворота во всякое время.

Вальтер побежал домой, схватил топор и успел спасти свою дочь.

XX. Бегство

На другое утро после ужасной ночи Вальтер пошел к патеру ван Эмсу, посоветоваться с ним, что делать с Марией и как спасти ее.

Он хотел было, как синдик своей корпорации, созвать товарищей и пойти с ними к бургомистру, требовать его покровительства и мщения за гнусный поступок Перолио, но потом отказался от этого намерения.

– К чему это приведет? – говорил он жене. – Я знаю наших правителей города. Это люди добрые и честные, но лишенные всякой энергии. Они не захотят для моей защиты сделать неприятность бурграфу, который теперь в Утрехте, а вместо него здесь распоряжается тот же разбойник Перолио. Наш бургомистр, главный судья и старшины дрожат перед итальянцем, и чтобы заставить их вступиться за меня, надобно взбунтовать народ и работников. Этого я не хочу, пока будет хоть какое-нибудь другое средство спасти Марию.

Выйдя из дома, оружейник приказал своим работникам не выходить из магазина и никого не впускать в общую комнату, где сидели мать с дочерью.

Почтенный священник был поражен, услышав, что духовная дочь его, скромная Мария, чуть не погибла.

Этот добрый человек никак не мог понять, что Перолио разыгрывал комедию и обманывал его притворной набожностью и почтительностью.

– Господи! – вскричал он с негодованием. – Как же после этого отличить лицемера от хорошего христианина! Ведь и я виноват в вашем несчастье, добрый мой Вальтер. Этот хитрец так очаровал меня, что я не переставал хвалить его вашей жене и дочери. Он подкупил меня своими раскаяньем и амулетами, и я чуть не предал ему невинность моей дочери. Бог свидетель, что я не подозревал его преступных намерений… я сам жестоко обманывался… Вот все вещи, которые он выдавал мне за святыню… я отошлю их ему. Я не могу смотреть на них.