Дочь палача
Шрифт:
– Что, ведьма, уже огонь почуяла? – крикнул ей из соседней камеры плотогон Георг Ригг. Он и сторож до сих пор сидели с ней по соседству. Крик Штехлин внес хоть какое-то разнообразие в их скучные будни.
– Ну, заколдуй себя, если можешь. Или дьявол бросил тебя в беде? – издевался над ней Ригг.
Запертый с ним сторож крепко ухватил его за плечо:
– Уймись, – упрекнул он его. – Женщине больно. Лучше бы стражника позвать.
Но этого и не потребовалось. В то самое мгновение, когда Ригг снова собрался поиздеваться, стражник Андреас
За какие-то полчаса свидетелей Бертхольда, Августина и Шреефогля обо всем известили и доставили к тюрьме. Там их уже дожидались секретарь Лехнер и лекарь.
Старый Фронвизер успел зарекомендовать себя в городе полезным прислужником. Он как раз склонился над знахаркой и обматывал ей мокрой тряпкой опухшую руку. Тряпка была грязной и пахла так, словно прежде ею чего только уже не обматывали.
– Ну? – спросил секретарь. Он рассматривал плачущую знахарку с таким интересом, будто перед ним лежала редкостная и вымирающая зверюшка. Крики теперь перешли в непрерывный плач, похожий на детский.
– Простой кровоподтек, не более, – ответил Бонифаций Фронвизер и затянул тряпку на узел. – Хотя большой и средний пальцы, возможно, сломаны. Я приложил арнику и дубовую кору, припухлость скоро пройдет.
– Я спрашиваю, в здравой ли она памяти? – пояснил Лехнер.
Лекарь покорно кивнул, складывая обратно все в мешок с мазями, ржавыми ножами и распятием.
– Правда, пытку я бы советовал продолжать уже на другой руке. Иначе она может снова потерять сознание.
– Благодарю за заботу, – сказал Лехнер и сунул лекарю целый гульден. – Можешь идти. Будь поблизости; если потребуешься, мы позовем тебя снова.
Несколько раз поклонившись, лекарь попрощался и поспешил на улицу. Там он покачал головой. Фронвизер никогда не понимал, зачем лечить тех, кого и так уже пытают. Если допрос с пристрастием начался однажды, то, так или иначе, подозреваемых либо отправляли на костер, либо колесовали. Исключения были редки. Знахарка в любом случае должна умереть, пускай его сын Симон и убежден в ее невиновности. Что ж, по крайней мере, Бонифаций Фронвизер на этом еще и заработал. И кто знает, вполне возможно, что его позовут снова…
Довольно поигрывая гульденом в кармане, он отправился к рыночной площади, купить себе горячего мясного паштета. Лечение пробудило в нем аппетит.
Свидетели и секретарь уже расселись по своим местам в камере пыток. Они ждали, чтобы палач спустился к ним со знахаркой и заставил ее говорить. Лехнер приказал приготовить для всех вино, хлеб и холодное жаркое – сегодняшний допрос мог затянуться. Секретарь не зря считал Штехлин упрямой. Ну и ладно, у них по меньшей мере еще два дня до того, как сюда прибудет княжеский управляющий со своей свитой и городская казна порядочно опустеет. До этого времени знахарка
Однако палач все не появлялся, а без него начинать было нельзя. Секретарь нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.
– Куизля ведь оповестили, да? – спросил он одного из стражников. Тот кивнул.
– Может, он опять напился, – прокаркал свидетель Бертхольд, который и сам-то выглядел так, словно разыскали его не в пекарне, а в одном из кабаков за рыночной площадью. Одежда его была перепачкана мукой и пивом, волосы взъерошены, а пахло от него, как от пивного бочонка. Он жадно опустошил свою кружку вина и наполнил снова.
– Повоздержались бы, – упрекнул его Якоб Шреефогль. – Здесь все-таки допрос, а не дружеская попойка.
Про себя он надеялся, что палач прятался, и без него пытка не состоится. Хотя он понимал, что это маловероятно. В таком случае Куизль лишился бы должности, а его место через пару дней занял бы палач из Аугсбурга или, может, Штайнгадена. Но этой задержки могло бы хватить, чтобы разыскать убийцу или убийц. Шреефогль и сам убежден был, что Штехлин посадили за решетку без всякой вины.
Свидетель Георг Августин пригубил вино и поправил кружевной воротник.
– Палачу, видимо, невдомек, что время наше не бесконечно. Эти допросы каждый раз обходятся мне в целую кучу гульденов. – Пока он говорил, скучающий взгляд его блуждал по орудиям пыток. – Нам нечем занять извозчиков, и они протирают штаны в «Звезде». Да и бумаги тоже сами себя не заполнят. Ради всего святого, давайте уже начнем!
– Я уверен, ведьма признается сегодня или самое позднее завтра, – успокоил его Лехнер. – И тогда все снова пойдет своим чередом.
Якоб Шреефогль негромко рассмеялся:
– Своим чередом? Вы, верно, забыли, что по улицам бродит дьявол и, между прочим, убил троих детей. И моя Клара, Бог знает, где… – тут он запнулся и смахнул выступившие слезы.
– Не валяйте дурака, – пролаял Георг Августин. – Когда ведьма умрет, дьявол покинет ее и исчезнет там же, откуда пришел. И ваша Клара тут же объявится.
– Воистину, – промямлил Бертхольд и громко рыгнул. Он уже расправился с третьей кружкой. Остекленелые глаза его уставились в пустоту.
– И вообще, – добавил Августин. – Если бы это зависело от моего отца, мы бы давно уже начали допрос. И уже сейчас могли бы отправить Штехлин на костер и покончить с этим делом.
Шреефогль не забыл еще того собрания в прошлый понедельник, когда Августин напомнил всем о большом процессе над ведьмами в Шонгау и настаивал на скорейшем разрешении этого дела. С тех пор прошло пять дней, но Шреефоглю они показались вечностью.
– Помолчите! – вскинулся Лехнер на Георга Августина. – Вы сами знаете, что мы не можем продолжать. Будь на этом месте ваш отец, нам не пришлось бы выслушивать столь безрассудные речи!
Георг вздрогнул от такого выговора. Сначала он собрался сказать что-то еще, но потом глотнул вина и снова стал рассматривать орудия пыток.