Дочь предателя
Шрифт:
— Значит, я могу сказать, что ты потеряла моего папу, а теперь нашла? Меня спросят девочки в садике, — с невозмутимым видом добавляет Дашка.
— Пусть будет так, хотя и это неверно.
— Мама, а кто папа? А он пожарник или летчик, я могу к нему поехать в гости, а на праздник? А он купит мне домик Барби, что мы вчера видели в магазине, а какая у него машина, большая и черная? Собака есть?
— Дашаааа! — взвываю я и поднимаюсь с лавки, чтобы быстрее добраться до дома, — Я тебе все расскажу, а лучше пусть это сделает он сам, думаю ты его увидишь очень скоро, — последнее произношу сквозь зубы.
Как бы мне не хотелось, но Артем явно не будет тянуть время до суда, чтобы наладить отношения с дочерью.
— А как его зовут? У него есть имя, а у меня будут теперь бабушка и дедушка, как у всех? — подпрыгивает рядом Дашка, пока мы идем к дому.
Я снова торможу и удивленно смотрю на дочь:
— Я даже не знаю, есть ли у него родители, отца точно нет.
— Значит, мой папа, как мы, совсем одинокий, — горько вздыхает дочка, — Никого у него нет, кроме нас, но теперь есть мы, да мама? — тут же радостно смотрит на меня, а мне остается только вздыхать и идти дальше. Как же все у детей просто, очень просто.
Глава 22. Призраки прошлого
Подъезжаю к дому матери и выхожу из машины. Мама уже открывает дверь и с улыбкой смотрит на меня. Она всегда рада моим нечастым приездам, работа занимает практически все мое время. Высокая, немного худая, но все равно красивая, ухоженная женщина. В светлых волосах не так заметны серебристые пряди, на ногтях свежий маникюр, одета в домашнее платье из тонкого трикотажа, мягкого бежевого оттенка.
— Здравствуй, Артем, — подставляет мне щеку для поцелуя, и сама целует в ответ, — Не ждала тебя сегодня.
— Да я и сам не знал, что заеду к тебе, — прохожу вслед за ней в широкий холл и снимаю пальто, вешаю в шкаф-купе.
Гостиная у нее большая с выходом в кухню. Угловой мягкий диван, широкий стол красного дерева, классика в интерьере. Мама вообще любит классику во всем: в одежде, мебели, книгах, фильмах. Сейчас заваривает свежий чай в белом фарфоровом чайнике, ставит на поднос вазочку с печеньем, чашки с блюдцами, салфетку кладет. Она еще не знает какой разговор, предстоит, боюсь чай тут будет слабым утешением.
Подхожу к бару и достаю бутылку с виски, наливаю наполовину в бокал и делаю пару глотков. Жидкость обжигает, разливаясь теплом в груди, но мне нужно собраться или расслабиться, чтобы все рассказать. Сажусь на мягкий диван, игнорируя чай в чашке, верчу бокал в руке, периодически делая маленькие глотки. Мама не торопит, знает, что сам начну разговор, когда буду готов. У нас всегда так, она чувствует, когда я волнуюсь и берет паузу ожидания, чтобы собрался с мыслями.
— Мама, — начинаю я, внутренне выстраивая диалог и с чего начать, но получается хреново, если честно, — Помнишь, когда хоронили отца, ты прокляла одну семью?
— Помню, — после короткого молчания, говорит мать и начинает комкать салфетку, скручивая ее, распрямляя, — Смирновы.
— Ты хорошо их знала? — спрашиваю ее, хотя давно уже знаю ответ, наши семьи дружили, когда-то, до всего, что случилось.
— К чему этот разговор? — мать отводит взгляд и наливает себе чай, — Мне неприятно вспоминать это. Я тогда ничего не соображала, нельзя было проклинать эту семью. Как бы тогда ни случилось, жизнь сама распорядится кого наказать и как.
— Ты знаешь, что с ними случилось? — спрашиваю осторожно, ступая, как по осколкам памяти. Сам боюсь порезаться до боли и крови.
— Нет, после всего, что произошло, мы с тобой уехали и больше я не интересовалась этой семьей, — уклончиво отвечает мать, — Но я помню про свое проклятие, я не должна была так говорить.
— Мама, я женился на дочери Смирнова, — говорю ей, и чашка с грохотом падает из ее рук на дорогой, цвета кофе со сливками, ковер, разбрызгивая чай.
— Когда? — хрипло спрашивает мама.
— Шесть лет назад и у тебя есть внучка.
Молчание затягивается, мы смотрим в глаза друг другу, никто даже и не наклонился, чтобы поднять чашку с ковра.
— Зачем? — одними губами, еле слышно произносит мама, — Почему я ничего не знаю.
— Тебя в тот момент не было в стране, а я...Я сделал ужасную вещь, — признаюсь ей и начинаю рассказывать все.
Как задумал план мести, как начал его осуществлять, как влюбил в себя Риту и о смерти ее родителей. Рассказал все, ничего не скрыл, даже то, как поступил с Ритой утром, после свадебной ночи. Когда закончил, встал и налил себе уже третий бокал виски, залпом выпив до дна.
— Теперь, у тебя есть внучка, а у меня дочь. Рита ненавидит меня, и мы разводимся, но я хочу признать ребенка своим.
Поворачиваюсь к матери и наталкиваюсь на ее горящий взгляд. Не могу понять, что там, ненависть, злость? Она сидит, сложив руки на коленях, выпрямив спину, лицо бледное, губы тонко поджаты. Наконец, мать словно отмирает и выдыхает шумно, сдувается:
— Ты чудовище, Артем, — произносит она, а меня словно кипятком ошпарили. Я не ожидал от нее таких слов, готов был к чему угодно, к крикам, к осуждению, но не к таким словам. В них боль, разочарование и осуждение? Но почему?
— Я отомстил за тебя, за отца, за нашу семью, — начинаю доказывать ей, хожу по гостиной из угла в угол, размахиваю руками. Бокал с виски пуст, и я ставлю его на стол, присаживаюсь около матери на корточки и беру ее ледяные руки в свои, — Я хотел наказать, чтобы также мучились, как ты тогда, чтобы поняли, как это — потерять все и всех.
— Кому доказать? Мне или себе? — мама смотрит мне в глаза каким-то ледяным взглядом, словно чужая, — Ты понимаешь, что ты натворил?
— Теперь понимаю, — соглашаюсь я и встаю с пола, сажусь на диван, закрывая лицо руками, — Я хотел разорить, хотел лишить их всего, но не жизни, нет.
— Почему не остановился, когда умер отец девушки? Смирнов?
— Не знаю... Я не смог, — качаю головой, — То, что я тщательно готовил столько лет, банкротство, саму месть — уже было не остановить. Все накрыло, как лавиной, снесло с пути всю семью.