Дочь реки

Счастная Елена

— Чего грустишь, Лисица? — голос чуть хриплый, поддевающий словно заусенец какой в душе, что-то глубинное, догнал Грозу в спину.

Она остановилась у границы воды: так, что та почти ступней, обутых в справные черевики, касалась. Волшбу эту Гроза давно заприметила: как близко бы к воде живой текучей ни подходила, а никогда ног не удавалось замочить, коли нарочно по колено не влезть. Вот так подкатит волна к носкам самым сапожек, лизнет почти — и отхлынет. Ступню ближе подвинешь, на мокрый песок, который уж точно она должна обласкать — а нет, водица снова подбегает, но останавливается на какой-то вершок. И так долго баловаться можно.

— Чего бы мне не грустить? — фыркнула Гроза, помолчав. — Невесело день-то окончился.

Уже почувствовала она, как подошел к ней Рарог близко-близко. Встал за плечом и наблюдает, не поторапливая, но и не уходя.

— Тебе печалиться нужды нет, — возразил ватажник. — Это десятнику вашему впору за волосы хвататься. Хоть людей почти всех ваших сберегли. И княженке всплакнуть бы в самый раз: нога-то у нее припухла.

— А ты и заметить успел? — не удержалась все же. Повернулась.

И тут же орехово-карие глаза, сейчас не такие темные, как в тот миг, когда Рарог одного за другим русинов своими стрелами разил — вцепились в нее, ощупали будто. И отсветы дальнего костра резко очертили чуть худощавое лицо ватажника. По губам парня — вблизи совсем молодого — скользнула улыбка, как будто он в этот самый миг какую шалость задумал.

И зачем посмотрела?

— Я ж человек какой… — вздохнул он. — Коли где немного ножку женскую оголяют

— я не могу такого упустить. Все запримечу.

— Вот бы Уннару, сыну Ярдара Медного о том рассказать, — усмехнулась одним уголком рта Гроза. — Он бы тебе все глазелки отшиб надолго. Если не навсегда.

Ватажник только головой покачал, но его лицо на миг все ж помрачнело. Да вряд ли от страха. Говаривали, люди Рарога, они хоть и сами находники лютые порой, а своих земель никому не отдадут. Будь то русины, что на своих драккарах по рекам спускаются, где глубина позволяет — чтобы грабить. Будь еще какие лихие чужаки. Потому упоминание главы рода с ближнего варяжского острова вряд ли было Рарогу приятно.

— Зла ты на язык, Лиса, — чуть взвесив ее слова, все же ответил он. Головой тряхнул, отбрасывая со лба разметанные ветром пряди. — Смотри, как бы кто не покусал в ответ. Ты бы лучше подумала, как отблагодарить меня за то, что тебя спас. А то лежать бы тебе сейчас со стрелой в твоей кучерявой головушке.

Он поднял руку и легонько ткнул Грозу кончиком пальца в лоб.

— А тебя, гляжу, еще как-то по-особому благодарить надо?

— Других, может, и не надо, — пожал плечами Рарог. — А я очень люблю, когда меня пригожие девицы благодарят именно по-особому.

"Вот же морда нахальная! — мысленно вскипела Гроза. — И ведь бровью не ведет, как будто так и надо". И даже ладонь зачесалась рукоять ножа на поясе собственном пощупать.

— Спасибо тебе, конечно, что помог. Без тебя худо пришлось бы. Но ты пойди-ка лучше к своим людям, — посоветовала она. — И нечего тут передо мной хвост распускать, точно тетерев.

— Ох! — притворно вздохнул ватажник, качнувшись назад и приложив ладонь к груди там, где сердце. А сам пол шажочка к ней сделал. И еще. — Не даром Грозой тебя кличут. Придется мне, видно, благодарности у княжны просить.

Стало быть, растрепали кмети ее имя. Вот иной раз хуже баб!

— Да ты, кажется, голову застудил себе на речном ветру!

— Что бы ты еще ни сказала мне, а я тому не удивлюсь, — быстро остудил ее гнев ватажник.

А после вдруг рядом в один миг оказался. Только Гроза и успела в руку его вцепиться, которой за талию ее обхватил. Впечаталась в горячее крепкое тело, что обдало жаром, а вместе с ним и стыдом с головы до ног. А еще больше, когда губы Рарога накрыли ее. Она рванулась, выворачиваясь ловко из торопливых мужских объятий. Сама сообразить не успела, как ударила ступней его по лодыжке, выбивая опору. Развернулась, толчком опрокидывая на землю. А другой рукой уж за нож схватилась. Тать он и есть тать — чего удивляться?

Рарог рухнул на чуть сырую траву. Но не иначе чудом каким успел ухватить Грозу за руку и мигом утянул за собой. Она плашмя свалилась на него. Переворот — и оказалась прижатой к земле.

— Верткая ты, Лиса, — проговорил он почти шепотом. — Да я половчее буду.

Гроза вдавилась затылком в траву молодую, колючую, как Рарог поцеловал ее снова. Отвернуться хотела, да уж поздно. Разомкнулись губы под его напором — и в голове дрогнуло и поплыло, когда ладони тяжелые прошлись вверх от локтей к плечам. Гроза завозилась под ватажником бестолково, громко мыча — да все ж не так, чтобы другие услыхали. А после просто сомкнула зубы на его нижней губе.

— Вот же… — он едва удержал бранные слова.

Отшатнулся, трогая укушенное место. Крови не было — а жаль. Зато Гроза вскочила на ноги и, отряхиваясь, быстро рванула к лагерю.

— Да не хотел я ничего плохого! — крикнул ей вслед Рарог, посмеиваясь.

Оно и видно, что не хотел. Гроза едва не бегом до стана неслась и все по губам норовила ладонью провести. Хоть и можно было от знакомца нового ожидать и такого нахальства, а все равно словно землю из-под ног выбило. Сколько парней и на Купалах последних, да и так, осмелев сильно, пытались дорваться до поцелуя, а ни у кого еще не получалось. Не хотела она никого близко к себе подпускать. Правду сказать, не только потому, что сердце свое ей до поры на замке держать надо, а и оттого, что тому, кто слишком далеко ее в душу свою пустит, очень худо после придется.

— Ты чего? — недоуменно спросила Беляна, когда Гроза ворвалась в шатер едва не кубарем. — Ошпарил тебя, чтоль, кто?

Гроза застонала, прикрыв ладонью лицо. Про котелок-то и забыла вовсе. Там остался, у воды. И едва подумать успела, как стук по остову укрытия заставил девушек повернуться ко входу.

— Гроза, ты там оставила посудину свою, — голос настолько язвительный, что хоть траву им коси, приглушенно донесся из-за кошмы.

Просунулась внутрь рука с котелком треклятым и поставила его наземь. Беляна бровь вскинула, косясь на подругу.

— Спасибо, — буркнула та громко, с облегчением слушая удаляющееся шуршание шагов.

— Рассказывай, — бросила княжна, едва удерживая улыбку, что так и норовила растянуть губы.

— Нечего рассказывать, — отмахнулась Гроза. — Задумалась и котелок забыла на берегу.

А как будто в наказание за ложь поцелуй давишний так и загорелся на губах. И мысль пришла подлая, что вовсе он не был противным. Дурманное ощущение — сплетения собственного дыхания с чужим, горячим, ударяющим в голову пьяным теплом. И вкус был у него — орехово-терпкий, как у сбитня, что согревает зимой. И от размышлений таких даже волоски на коже поднимались. "Колдун он никак, Рарог этот", — проворчала про себя Гроза. Но княжне, дело понятное, ничего говорить не стала.