Дочь реки
Шрифт:
Но, чем больше Гроза в голове все мысли о князе укладывала, тем больше другое понимала: Рарога она увидеть хочет снова. Тревожило ее молчание находника и то, что он, обо всем рассказав князю, решившись попросить помощи у него, теперь пропал неведомо где. Видно, решил к службе своей вернуться, раз уж теперь они с Владивоем и впрямь обо всем уговорились. Но осталось между грозой и Рарогом что-то недосказанное, что они хотели еще поведать друг другу во тот вечер у ручья, да не успели. И стоило вспомнить, как начинало печь щеки. От того, что тело помнило, как
— каждым своим прикосновением, каждым движением тела, что прижимало ее к теплой земле. Как будто не верил, что она и впрямь не противится, не пытается отбиться или уколоть острым словом. Да она и сама не верила. Но хотела верить ему. И каждый раз, осознавая это, пыталась себя одернуть: нельзя. Не должно быть так, чтобы при одной мысли о нем забывалось все, что случилось в последние седмицы. И вина собственная перед Ярдаром Медным, перед теми, кто взялся ее защищать.
— О чем думаешь, Гроза? — прервал ее раздумья Владивой.
Она медленно, будто во сне, повернула к нему голову. Холодные глаза князя неспешно скользили по ее лицу.
И так случалось теперь все чаще, словно он хотел бы голову ей вскрыть и вынуть все мысли. Ничего не пропустить, за все наказать, что покажется ему лишним.
— О том, что зря ты меня на Ледном озере не оставил.
— Я говорил и снова скажу, — князь устремил взгляд в даль перед собой. — Я не оставлю тебя, Гроза. Покуда другой не возьмет тебя под защиту своего рода.
— Домаслав…
— Он, вестимо. Раз уж он твой жених. Весть до него уже, верно, дошла. Теперь дождаться осталось, как он доберется до Волоцка. И Долю моли, чтобы так нити сплела — и Домаслав успел раньше до тебя добраться, чем Ярдар.
И горько стало от того, что, кроме других бед, Гроза вновь вынуждена была отца далеко оставить, без защиты, без надежды на то, что мать его не уведет за собой в отмеренный срок. И все боялась, что настигнут ее недобрые вести, коих было уже в последнюю луну предостаточно.
Как зазолотилось ясное небо предчувствием заката, как застыли кроны знакомых разлапистых сосен, оставленные в покое уснувшим ветром, отряд княжеский выехал на дорожку прямую до самого Волоцка — а там на большак, растертый в стороны на несколько саженей копытами лошадей ногами путников, прокатанный колесами бесчисленных телег.
Висела пыль в воздухе, кутала копыта лошадей по самые бабки. Струилась остротой душной в ноздри. И издалека уже пахло городом, большим, многолюдным, закованным в бревенчатый обруч стен.
Как начало смеркаться, расступилась перед князем и его ближней дружиной весь у подножия Волоцка, а там, как проехали через нее насквозь — во всю ширь развернулись перед взором необъятные стены, куда Гроза и не хотела бы больше возвращаться. Темнели башни на светлом небе, и зев ворот еще готов был принять припозднившихся путников.
В детинце, кажется, прознали о возвращении князя еще до того, как он в ворота въехал. Потому уж наготове стояли конюшата — принимать лошадей. И сразу вышли на крыльцо Ведара с Сенией. Княгиня ничуть не изменилась, не смягчилась: привычно уже ткнула Грозу своим взглядом тяжелым и вопрошающим. Зато меньшица сияла так, что могла бы и свет Ока собой затмить. Ничуть не стесняясь никого, она слетела с крыльца и подошла к уже спешившемуся Владивою. На Грозу и не посмотрела даже, словно то, что та вернулась вместе с ним, вовсе ее не тревожило. Она обхватила князя за локти и подняла к нему лицо. Тот замер на мгновение, глядя сверху вниз на нее, а после наклонился чуть и легонько коснулся ее подставленных губ своими.
— Сегодня приходи ко мне, княже, — не слишком громко, но так, что Грозе, которая еще стояла неподалеку, все было слышно, проговорила она. — Поговорить с тобой хочу.
Он только кивнул и, чуть отодвинув ее в сторону, пошел к терему. Ведара — удивительно! — даже обняла его нынче. Да и немудрено: в этот раз князя в Волоцке не было больно уж долго. Тут же рядом с ним в хоромы зашел и воевода, уже о чем-то на ходу рассказывая. А Гроза с Драгицей отправились в женский терем.
И не успели еще пыль стряхнуть с одежды, как растрезвонили женщины, которым не терпелось с наставницей поговорить и выведать все, что деется сейчас в княжестве и о чем она успела наслышаться, что меньшица княжеская Сения снова тяжела. И уж время идет, а она себя чувствует — лучше не бывало ни разу. А ведь раньше редко когда могла дитя луну в себе удержать. И уж близится срок, за которым и вовсе спокойнее станет. А Сения сама все требы в святилище Ладе носит, не забывает. И говорит как будто сама с ней: благодарит, верно.
О том Грозе рассказала Драгица — и от радости за меньшицу даже у самой на душе светлее стало. Хоть и понимала она, что дитя то будущее, может, и не князя вовсе. Как вспомнила Рарога — так и все мысли приятные из головы тут же выветрились. И пусть то дело прошедшее, а вдруг зажгло в груди ревностью, словно крапивой кусачей. Если Сения, даст Лада, дитя выносит и родит, как жить с пониманием того, чей это сын или дочь? За это время судьба Грозы может по- разному повернуться. Будет она в Ждимириче жить с Домаславом или забросит куда жизнь совсем в другую сторону — а знать она все равно будет. Помнить будет.
И как будто мало было раздумий, Сения вечером, как отгремела шумная трапеза, на которой по случаю возвращения князя собралась едва не вся дружина, пришла к Грозе. И до того ее лицо было наполнено радостью и умиротворением, что та и вовсе устыдилась своих мыслей. Раз ребенок принесет ей счастье, то неважно, чей он.
— Поделиться с тобой радостью хочу, — проговорила она доверительно, присаживаясь рядом на лавку.
Гроза уж и спать собиралась, переодела рубаху и косу распустила. Да не могла Сению прогнать: невежливо. К тому же пришла меньшица и впрямь с добрыми вестями.