Дочь Революции
Шрифт:
— Вот и всё, — подойдя к борту, резюмировала Анастази. — Градемина больше нет.
Из рубки доносились переговоры с херсонесским портом. Оставшись в одиночестве, Лайне украдкой слушала капитана теплохода и бой успокаивающихся волн.
Хвост главной палубы заняли девеницы и вестницы — там они разбили ритуальный пункт. Стало ясно, что не все доберутся до другого берега: на судне были раненные и стойкая уверенность, что не всем пострадавшим можно помочь.
Остальные немногочисленные выжившие разбрелись по каютам. На судне наличествовало четыре люкса: по одному на верхней и шлюпочной палубах, два на средней. Каюта
Разместившись за стойкой, Дмитрий из гранённого стакана пил солод. Бутылка с янтарной жидкостью постепенно пустела, а лицо странника становилось мрачнее. Глазные протезы то и дело меняли яркость, будто встроенный графический адаптер воспроизводил динамический видеоряд.
— Пьёшь? — Анастази села напротив.
— Пью.
Вестница кивнула на бутылку.
— Нальёшь?
Будто очнувшись, красморовец достал с полки ещё один стакан и, плеснув в него солод, подал балтийке. Та в безмолвном тосте подняла его, пригубила после. Специфичного алкогольного вкуса не ощутила.
— Я видела тебя… — заговорила Анастази — Дмитрий пристально на неё посмотрел, точно вновь просканировав, — рядом с той девушкой, в «Клюкве». Это была твоя?..
Вопрос Залерт воспринял спокойно. Поморщился лишь, когда залпом осушил стакан.
— Да, в каком-то смысле, — и нервно усмехнулся. — Уже вторая за месяц.
— Вторая… Что?
— Умершая. Градемин забрал их обеих, — а после, чуть подумав, добавил, — хотя, быть может, это я был недостаточно настойчив.
— Мою подругу он тоже забрал, — вполголоса поделилась Лайне. — Да и Нину почти тоже… Меня только не успел.
— Это даёт надежду. — Дмитрий освежил стаканы. — Только будь поосторожней со своим приятелем: мутный он какой-то, а ты не похожа на тех, кто часто зависает с такими… ребятами. — Вестница квёло ухмыльнулась. — Как так вышло, что вестница сработалась с чужим гардом?
— Не лучшая история, честно говоря, — задумчиво. — Чтоб ты понимал масштабы [жести], моим самым безобидным воспоминанием о нём является то, что во время некрочтения я видела, как он [сношает] мою подругу детства. Да-а, и мёртвой была подруга, а не он. Благо что я половинчатая, и часть прошла мимо меня.
— Да уж. Я сам, конечно, не эталон моральных ориентиров, но строить отношения с таким, э, базисом… было бы весьма проблематично. Вся эта ревность… неприятная штука.
— Ревность? — Анастази скривилась. Рукой прикрыла глаза и вздохнула. — Похоже, я уже не доживу до момента, когда мне в партнёры перестанут приписывать каждого мужчину, с кем я рядом дышала.
— Серьёзно? — Залерт хохотнул. — Не в первый раз сватают?
— Да вообще… Сначала один, потом другой, теперь вообще третий. Всё бы ничего, но [лир], по милости Кемрома был уничтожен мой родной город, он убил неплохого… человека из-за клюва и ребят в мурмурации, а потом привёз в Градемин «Панацею», которой укололи меня… Даже как-то обидно, когда сватают к такому. Пойми, я… Я не могу осуждать Кемрома за прошлое, теперь. Я увидела, что он может быть другим. Вот только это не вернёт моих друзей, мой дом… Мою историю.
Наклонившись через барную стойку, Залерт дотронулся до плеча девушки и попытался приободрить:
— Эй, это ещё не конец. Послушай, уж если «Миротворца» путают с «Панацеей», то, может, возможно, и наоборот?
Спорить Анастази не стала. Погибни она в бою, чётко осознавала вестница, никто и вопросов бы не задавал. Другой вопрос, что отложенная смерть людьми воспринимается плохо, и они травятся и травят надеждой.
Спустя полтора часа Анастази закрылась в каюте. Ни заснуть, ни расслабиться девушка не могла. Снаружи завывал ветер: несмотря на закрытые иллюминаторы, тянуло сквозняком. С каждым часом апейрона требовалось всё больше. Судовой дозиметр, установленный рядом с уборной, улавливал высокий уровень элегического поражения закрытого типа.
Когда Лайне сделала очередной круг по каюте, в дверь внезапно постучали. Почти сразу она открылась. На пороге стоял Кемром с чашкой чая.
— Я подумал, — проговорил мужчина, — тебе не помешает.
После этого капитан остался. Время тянулось медленно и утомительно. Говорили Анастази и Кемром шёпотом. Достаточно тихо, чтобы за тонкими стенами их никто не услышал, но чётко, чтобы понимать друг друга. Своё решение нарушить молчание карпеец объяснил так:
— Не существует в нашем мире угла, где не ступала бы смерть. Мы не для того выплыли из кровореки, чтобы по воле мёртвых умолкнуть.
Затем Лайне неожиданно спросила:
— Это Красмор сделала тебя таким? В смысле, экзитус, он…
— …не калечит, а лечит? Nof. Ха-х, у них бы не получилось такое измыслить… Я таким родился.
Чашка чая остыла: взяв её в руки, Анастази ощутила холод керамики. Девушка попыталась сделать несколько шагов, но закашлялась.
Внезапно снизу застучало. С каждым разом стук становился всё громче, настойчивей. Схватив с туалетного столика фирменные ручку и блокнот, Кемром застенографировал последовательность ударов.
— Это сигнал СОС, — расшифровал мужчина и посмотрел на Анастази. — Мне же не кажется?
— Нет, — взволнованно закивала та и, привстав с кровати, ещё раз вслушалась. Тише не стало, — я тоже это слышу.
Умолкли. Изумление коснулось лиц обоих.
Дыхание Анастази стало более глубоким и хриплым. То и дело из лёгких вырывался удушливый кашель — воспалённое манифестом горло расползалось в трещинках и ранках, выпуская наружу частицы отравленного вещества. Девушка, едва поднявшись на ноги, измученно опёрлась на лакированную стену. Замёрзшие пальцы вмиг заскользили, и чёрные отпечатки оставили след на серебристой поверхности. Прикрыв глаза, вестница несколько раз вздохнула, а после посмотрела на Кемрома и сказала:
— Не нравится мне это.
— В обычной ситуации я бы не пошёл на зов сирены… — нахмурился капитан и глянул на дверь, — но если мы с ней на одном корабле… Я предпочту пойти ей навстречу.
— Надо посмотреть, что внизу.
— Zoic. Именно об этом я и говорил.
Иллюминация на палубах была слабая, а местами и вовсе отсутствовала. Воцарившуюся ранее тишину изредка нарушали доносящиеся снизу стуки. Анастази и Кемром быстро спустились на нижнюю палубу. Там их встретил не менее озабоченный Залерт. Глазные протезы, что и прежде привлекали немало внимания, горели ещё ярче, отчего помещение вокруг было хорошо освещено.