Дочь русалки
Шрифт:
– А вот взял бы ее за шкирку, как, не знаю, котенка, и мордой бы, мордой!.. Знай, откуда ты есть! Знай, откуда ты есть! Знай!
Градька вышел в путь на рассвете, непривычном и желтоватом, в час, когда мужики вставали, а Максим, зевая, полез в палатку.
Ружье, немного еды, запасные портянки – ничего большего в этом пути на запад не требовалось, да Градька и не рассчитывал идти дольше суток. Но – как после он прикинул по квартальным столбам, и на запад ему удалось пройти не далее, чем на юг.
Всему виной было то, что просеки сильно заросли и Градька не раз поддавался удобству звериных троп, вилявших то к водопоям, то
Лес был уже другой.
Градька начал медленно отступать, потом побежал, сначала, как казалось, назад, затем испугался, остановился, поглядел на солнце и напролом рванулся в другую сторону, но и тут лес был тот – шевелящийся. В панике он завертелся на месте, не услышал – почувствовал покачнувшийся рядом еловый ствол, бросился поперек падению, запнулся, упал, заломил обо что-то ноготь больного пальца, и боль отключила сознание.
Когда он очнулся, придавленный жесткой, наполовину утратившей хвою лапой, то первая мысль была «сколько?» Эта мысль не была даже мыслью мозга. Она была мыслью тела: сколько? Сколько он пролежал? Бурая еловая лапа словно схватила сердце и нажимала, сильней, сильней, останавливая биение. Он попробовал встать на карачки, но тут же ткнулся головой в землю: руки словно не было.
Боком он выбрался из-под ели, чувствуя, как волочится по земле что-то грузное. Сел. Плечо тянуло к земле. Он нашел завернувшуюся за спину руку, мокрую, всю в испарине, затащил ее на колени, вывернул вверх ладонью. Нащупал на поясе нож, осторожно ткнул. Ничего, кроме легкой отдачи в колено он не почувствовал.
Рука была белая. На ладони была глубокая ранка, раскрытая и сухая, бескровная – из-за отсутствия кровообращения. Палец был тот же, но с уже отодранным ногтем, который сполз вбок, выпуская из-под себя жирную бугристую кишку желто-зеленого гноя. Градька отодрал ноготь полностью, затем довыдавил гной и встал. Рука свешивалась с плеча и качалась, будто пудовый маятник. Не дожидаясь, когда рука оживет, он быстро осмотрелся вокруг и, ничего тревожного не заметив, убрал в ножны нож, отыскал ружье, засек по солнцу курс на восток и пошел на выход из леса.
Он не смог дать себе отчета, когда и как именно пересек границу между «новым» и «старым» лесом, и понял, что вышел, лишь только оказавшись на вырубке, не старой, не молодой, заросшей высоким, в рост человека, ржаным костёром, отчего казалось, что впереди распахнулась хлебная нива.
Градька еще постоял, подышал воздухом, понаблюдал кружащихся в небе орлов, невиданных здесь от века, но теперь уже мало им удивлялся.
Выйдя на лесовозную дорогу к Селению, он наткнулся на косача с тетерками и тоже не удивился тому, что они будто куры порхаются в дорожном песке. Подкравшись, он подбил одну камнем, догнал, свернул шею и завернул голову под крыло. Пройдя еще с километр, он решил спуститься к реке и пройтись по берегу.
Там царило недоумение: бобры не успевали наращивать раздираемые водой плотины – еще не сумели преодолеть свой тысячелетний трудовой инстинкт.
В каменной горловине, на перекате, в том месте, где прежде стояли хариусы, река шумела и рокотала. Градька прошел под обрывом, пиная камни, потом нагнулся, подобрал кремешек, увидел другой, и присел в тени берега, щелкая камешки друг о друга.
Он долго и бесцельно сидел, ни о чем ровным счетом не думая, просто щелкал и щелкал камень о камень и смотрел на искру. Щелк, щелк. Снова щелк, щелк. Икры завораживали. Их хотелось еще и еще. Наконец, дощелкался: один из кремешков раскололся, и тонкий длинный осколок, чем-то похожий на кремневый наконечник стрелы, разбередил на ладони ранку. Это вывело Градьку из ступора. Он побросал камни в воду, однако осколок кремня зачем-то сунул в карман и по просеке вернулся в Селение.
С вечера лодку проверили, нашли дырку, заклеили, потом надули и оставили до утра. Еще затемно опять подкачали, снесли на воду и положили в нее помлесничего-Гену. Тот был плох. Зубы в его пересохшем рту будто еще сильней завалились назад, глаза тоже впали и текли сукровицей. Обе ступни у него распухли и посинели аж до лодыжек.
Сано чувствовал себя лучше и до лодки добрался сам.
Им передали рюкзак с едой и ружье. Сано оставил себе патронов, сколько мог взять в одну руку, остальные вернул: «если что, то вам пригодятся боле!» Ружья Гены он не взял (когда-то новенькое, после пребыванья в лесу оно покрылось по стволу ржавчиной, а лак на цевье и ложе совсем потускнел и местами потрескался).
С рассветом Сано оттолкнулся от берега, кивнул «бывайте с богом», и лодка с двумя бородатыми стариками, едва помещавшимися меж круглых черных бортов, ушла по течению. Вермут залаял и побежал за ними по берегу.
– Будь у меня самого, ёчи-мачи, столько детишек, я бы тоже часу не ждал, – проговорил Севолодко и первым пошел к избе. – Ну, чего? – оглянулся он на Максима и Градьку. – Пошли, что ли, дале ломать?
Все пошли ломать внутреннюю стену хлева, ядреную и сухую.
Какие-то бревна они сумели выворотить еще вчера, как только Градька вернулся с последней неутешительной вестью и когда Сано резко заволновался – плыть!
«Наутре с самого ранья! Покуда у меня самого… покуда еще хожу, а не то будет, что с Геном. Чего, не сколотите какой-либо плот? А не то нас тут и схороните. Вон за рекою церква стояла, все-таки погост, святая земля, вот там и заройте!» – со слезой в голосе говорил Сано. И, как начал переживать, поминать жену как уже вдову и детей как уже сирот, так и не успокоился, пока Максим не обещал ему завтра же отдать лодку. Остальные должны были плыть на плотах.
Плотов было решено рубить два, каждый на двух человек.
Проводив мужиков, Градька, Всеволод и Максим рубили по очереди окаменевшие, мертво захрясшие в пазах бревна. Один рубил, другой подменял, Севолодко наждачным бруском поправлял свободный топор.
– Будь мой трактор, – иногда мечтал он, – зацепил бы тросом да разом и своротил. А то выколупывай тут. По бревнышку-то…
Градька продолжал махать топором, отмахиваясь от слов, как от мух. После обеда надо будет вязать плоты, и надо еще догадаться – чем? Гвоздей как кованых, прямоугольных в сечении, вытащенных из стен избы, так и круглых, фабричных, оставшихся от геологов, было штучно, да Градька и не верил железу: там оно быстро перержавеет. Откатывая к реке бревно, он ощупывал капроновые растяжки палатки, отчего Максим как-то внутренне зажимался, но не отказывал.