Дочь русалки
Шрифт:
Максим неожиданно замолчал, взял кружку, но пить не стал, уставился в аспидно-черную жидкость.
– Восприятию… Дак чего? – Градька подтолкнул его мысль.
– Чего? Да всего. Всего с нами происходящего. Нет. Не хочу, – Максим нервно искривился. – Не хочу даже думать, почему лес. Почему он растет так быстро. Почему мы в таком окружении…
– Почему? – спросил Градька.
– Знаете, Градислав, потому, что самый простой ответ, потому что человек оккупант и захватчик. Все, что не хочет ему подчиниться, он презрительно именует дикой природой… хорошо что не варварской.
– А потом?
– А потом станут жить в лесу. Человек, когда-то вышедший из леса, как из утробы матери, но поднявший руку на мать, получает таким образом воздаяние. Может быть, он даже заплачет: «Ах, мамочка роди меня обратно!» Но мамочка, похоже, не слышит. И даже не видит. Он не ее. Он чужой. Четырехмерный. Эйнштейнианец. Такого она не рожала. Мы не понимаем друг друга. Мы из разных пространств. Я говорю не сложно?
Градька задумчиво описал головой косую петлю и хотел было что-то спросить, но Максим не дал:
– У животных, как мыслится, проблем с пониманием-непониманием нет. Они всегда в одной фазе с лесом. Лес может расти сколь угодно быстро, животные этого не заметят…
– Но почему все-таки растет?
– Это сложный вопрос. Я могу найти на него сто ответов и все будут верные. Но я не был бы человеком, создавшим теорию направлеона, если бы не назвал самую первую и самую простую причину. Лес спасает себя от вырубки, от полного уничтожения, и единственный спасение для него – это расти быстрее, чем рос всегда. Слишком просто?
– Просто просто.
– Значит правильно. Направлеон – это тоже просто.
Уже рассветало, усталость брала своё, оба стали позевывать.
– А если человек спит, он в сознании? – задумался о своем Градька.
– В сознании ли? Вероятно. А что? А, понимаю, – догадался Максим. – Да-да. Да. Это может быть выход. Когда вы лежали в лесу без сознания и не постарели, это, может быть, то. Возможно, вы вошли в одну фазу с лесом. Тут надо подумать. Возможно, нам тоже надо как-нибудь отключиться. Но потом, когда надо будет…
– Я могу заварить мухоморов, знаю один шаманский рецепт. Хорошо отключает. Правда, говорят, будут глюки. Хотя можно без мухоморов. Прикладом по голове, и – в отключке!
– Мухоморы? По голове? Дина сойдет с ума. А, может, и правда проще сойти с ума?
Геновы сапоги на ногах Дины болтались и громко хлопали. Оценить она их смогла, лишь когда ступила на плот: Максим прыгнул следом, и вода пронеслась поверху от кормы и до носа, омыв ноги. Первый плот вышел громоздким и сидел низко – это из-за половых плах, использованных вместо настила – но так настоял Максим. Удочки он прикрепил к огромному своему рюкзаку, и тот походил на нелепую ходовую рубку с наклонной сигнальной мачтой.
На другом плоту, без настила, Севолодко устроился даже лучше, он лежал на единственной плахе, подсунув под голову лесниковские вещмешки и придерживая на животе оба ружья – Градькино и оставшееся от Гены. Ноги свои Севолод зацепил за топор, воткнутый в конец плахи. Неудовольствие он проявил лишь тогда, когда Градька прыгнул на плот, и тот покачнулся:
– Дак эдак и опрахотимся! Ты учитывай, парень, плавать я не пловец. Когда и плавал, не помню.
– Ничего, Севолод. Это как ездить на тракторе: раз научился – уже не разучишься. Ну что? – крикнул он Максиму и надавил на шест. – С Богом?
– С ним! – ответил Максим. – Семь нам футов под килем.
Градька первым вывел плот на течение.
– Это сколько же? – спросил у него Севолодко.
– Что?
– Семь этих… футов.
– Больше двух метров, – ответил Градька.
– Не, – Севолодко скосился на воду. – Коли больше двух, утону.
Пересохшее и щелястое избяное дерево вбирало первую влагу, по краям бревен шелестели мелкие пузырьки. Без проблем прошли над первой корягой. Градька стоял на носу и рулил шестом. Шест был длинный, крепкий, сосновый, с обрубленным на-тупо концом и пригождался пока лишь на поворотах. Важно было не влететь в берег, затянутый ивняком. После каждого поворота Градька оглядывался. Дина махала рукой, мол, плывем, все нормально.
Когда река вошла в бор и запетляла в просторной, покрытой кустами ольхи и черемухи луговине, сразу же обнаружились следы мужиков, проплывших здесь ранее на надувной лодке.
– Вон, ты гляди, ёчи-мачи, – показал Севолодко, когда Градька снова забрался на плот, расчистив проход под упавшей с обрыва сосной. – Вона где мужики-то пролезли, только что не по берегу.
– А, может, еще их догоним? – поинтересовалась Дина, уже уставшая сидеть на плоту и скрывать с нависших над водою кустов крупную как виноград смороду. – А давайте мы их догоним и поплывем вместе?
– По земле-то догоним, – хохотнул Севолодко. – Если затор из деревьев, по земле-то догоним!..
Но больше упавших в воду деревьев им не попалось.
Болото открылось по правую руку – за небольшим, но с высокой песчаной осыпью голым мысом, увенчанным толстой, разваленной надвое под ударом молнии старой сосной.
– Сразу? – оглядываясь, кричал Градька, махая рукой вперед, на болото, – Сразу плывем?
– Погодите, – кричал Максим. – Нам надо. Нам тут надо на берег!..
– Мне тоже бы надо, Градя, – прислушался к себе Севолодко.
– Надо, так надо, – сказал себе под нос Градька, упираясь шестом в уже мягкое вязкое дно и толкая плот в траву возле берега. – Соскакивай давай тут.
– А чего-то мне скакать, я могу и отсюда.
Растопыренные Севолодковы скулы виднелись с обеих сторон затылка.
– Прикрой-ко ужо.
Градька прикрыл, и Всеволод излил на болото свое к нему отношение.
– Ладно, ты тогда посиди, а я схожу посмотрю, – сказал тогда Градька и, раскатав под пах сапоги, спустился в траву.