Дочь Сталина
Шрифт:
«Обломов» потряс Светлану до глубины души. Она писала Розе, что приезжала в Нью-Йорк одна, чтобы посмотреть фильм еще раз, и в тот вечер долго сидела «в той же позе, что Обломов, который просидел всю ночь под дождем, размышляя, — я словно окаменела и не могла двигаться». Она была потрясена тем, что советские цензоры одобрили фильм о царской России девятнадцатого века. Значило ли это, что в СССР что-то меняется?
Светлана говорила Розе, что фильм вернул ее в Москву 1962 года, к ее духовному наставнику отцу Николаю, которого она боготворила и чьи слова всегда вспоминала: «Он не сказал, что Христос не будет любить меня, дочь Сталина». Он крестил ее.
Она видела жизнеутверждающий сон об отце Николае как раз перед тем как приехать в Принстон в 1967 году. В сентябре 1970 года она снова видела его в радостном сне, предвещающем чудесные новости, и вскоре узнала, что они с Уэсом ждут ребенка. Далее были многие годы тишины. Это были ее худшие годы, но в марте она снова видела отца Николая во сне и знала, что случится что-то важное. Она и представить себе не могла, что это мог быть этот фильм. Светлана умоляла Розу понять:
Пожалуйста, не думай, что я преувеличиваю важность какой-то кинопродукции. Ты знаешь, в Советской России, в этом царстве молчания, к а ж д ы й знак важен, каждое символическое движение, слово и даже танец в балете — это общение. Все учатся читать эти молчаливые сигналы. И я хорошо умею это делать…
Я не могу тебе передать, какой волшебный и в то же время таинственный эффект оказали на меня кадры этого фильма. Может быть, конечно, я увидела что-то знакомое в этой нежной зеленой земле… лугах и небесах, в этих бледных облаках, в этих тихо шелестящих лесах, в этих диких цветах. МАТЬ, детство, любовь, нежность….
Но это совершенно не сентиментальный образ. Это не «мамочка с яблочным пирогом» протестантской добродетели, не правильность и все хорошие вещи… Это жизнь как она есть, в каждом своем крошечном и прекрасном миге бытия, благоухающем, немыслимо умиротворенном, наполненном благословением и милосердием… Жизнь Обломова нужна, чтобы понять это. Хотя он на самом деле был ленивым сонным мужчиной, он обладал даром общения с травой, цветами и облаками, этим даром созерцания, который и составляет основу русского православия…
Но в фильме был еще один момент, о котором Светлана не стала говорить Розе, но который буквально перевернул ей душу. В начале и конце появлялся образ Обломова в детстве, радостно бегущего по зеленым лугам. Это сон, воспоминание о том, как ребенок ждет и скучает по матери. Она возвратилась из долгого путешествия, отдыхает, и ребенку не велели ее будить. Саму мать в фильме так и не показали, говорилось только об ее отсутствии. Можно себе представить, как Светлану потряс детский голос с восторженным нетерпением зовущий мать, которая не появляется.
«Обломов» вернул Светлану к русским корням. Она с пеной у рта доказывала, что ее дочь — американка, что она даст ей самое лучшее американское образование; она почти уничтожила все признаки русского в своей жизни. Светлана не учила дочь русскому языку. Она явно ограждала девочку от своей истории. Светлана знала, какую цену Ольге придется заплатить, когда она осознает, что является внучкой Сталина. Но Светлана совершенно не осознавала, какой вред эта жертва причиняет ее собственной психике. Она жаловалась Розе, что оторвала себя «от музыки и хрупкости моего родного языка. Я задавила в себе все это и заставила молчать. Оставайся там, внутри, но заткнись!» Это была ужасная хирургия, Светлана просто резала себя по живому. «Моя душа плакала, как в тюрьме, а я не знала, почему. А теперь все вышло наружу». В этом для Светланы и заключалась ценность «Обломова».
Потом, летом, Светлана вдруг перестала писать. Роза ничего не получала от нее до сентября, когда пришло письмо, где говорилось, что летом жизнь Светланы снова превратилась в хаос и она снова потеряла покой. С горькой иронией Светлана отмечала, что после фильма «какой-то свежий ветерок словно прошел сквозь все ее существо, но ненадолго».
В июне Светлане нужно было найти более дешевое жилье, чем дом № 53 на Айкен-авеню. Целый месяц она провела в поисках и, в конце концов, подписала договор на покупку маленького домика в Лоренсвилле, расположенном в двадцати минутах езды от Принстона пригороде. Она решила попытать счастья в государственной системе образования и записала Ольгу в Лоренс-вилльскую среднюю школу.
В начале июля она отправилась в путешествие в Англию. В феврале британский журналист и медийная знаменитость Малькольм Маггеридж, известный своими консервативными христианскими взглядами, пригласил Светлану дать ему интервью на Би-Би-Си. Он планировал дискуссию о таинственном возрождении христианства в Советском Союзе. Маггеридж считал, что у нее, как у человека, бывшего в самом центре «материалистически-атеистического аппарата», должны быть интересные мысли по этому поводу. Вначале Светлана отказалась, мотивируя это тем, что каждый раз ее слова, сказанные на публике, извращаются и перевираются, и она устала получать письма с выражением ненависти «справа, слева и с самой середины». «Мужчины, — добавила она непоследовательно, — могут легко не обращать внимание на все это, а я не могу». Она просто хотела жить спокойно и избегать «лишнего раздражения».
Но постепенно мысль о путешествии в Англию начинала выглядеть все более привлекательной. Хотя Светлана скептически относилась к мысли о том, чтобы давать интервью — она уже отклонила множество предложений в Америке, — она приняла это предложение, но с одной оговоркой: «Не могли бы вы каким-то образом разделить меня и моего отца, его жизнь и философию? Это совершенно необходимо сделать, иначе вы все время будете пытаться общаться с моим отцом через меня». Разумеется, это требование было бессмысленным. Причина, по которой Маггеридж хотел взять интервью именно у нее, заключалась в том, что Светлана была дочерью Сталина, что делало ее мысли по поводу возрождения христианства в России сенсационными.
Светлана сказала, что хотела бы поговорить о реальной России за «Железным занавесом». «Я всегда возмущена, — писала она, — когда кто-то пытается найти какие-то особые «русские характерные черты» для самых больших жестокостей, происшедших там». Да, «з л о там так обнажено, так очевидно и так сильно». Но Маггеридж должен понимать, что ГУЛАГ не является чисто российским феноменом; это — коммунистический феномен, продукт убийственной борьбы за власть в однопартийной системе полного государственного контроля. «Мы просто пока ничего не знаем о китайском ГУЛАГе, о кубинском ГУЛАГе, обо всех этих ужасных африканских ГУЛАГах». Светлана была уверена, что каждое новое поколение русских отходит все дальше от того, что она называла «железным ликом марксизма-коммунизма». Это и были те мысли, которые она хотела высказать.
Каким-то образом между Светланой и Китти Маггеридж возникла некая интуитивная связь еще во время их переписки, и Светлана решилась говорить о себе так, как редко это делала. Она писала, что многие люди, даже те, кого она знает уже долгое время, думают, что она несчастлива: «Я сверх меры нагружена знанием жизни и человеческой натуры; я видела слишком много для одного человека. Я знаю слишком много для одной жизни. Я чувствую, что печальный груз моей мудрости (я думаю, что могу не скромничать в этом плане) сделал Книгу Екклизиаста столь близкой для моего сердца… Иногда я чувствую, что задыхаюсь под эти грузом… но у меня все еще счастливая душа, и я искренне люблю жизнь».
В начале июля Светлана вылетела в Лондон. Би-Би-Си оплачивала ей проживание в отеле «Портобелло» неподалеку от Стенли Гарденс, и она три дня бродила по улицам города, которые вызывали у нее трепет. Светлана чувствовала ностальгию по «старым камням». Она провела пять дней вместе с Малькольмом и Китти Маггеридж в Парк Коттэдж, их поместье около Роберт-сбриджа в Восточном Сассексе. Получившееся в результате интервью под названием «Неделя со Светланой» имело длительность более двадцати часов и должно было быть показано по Би-Би-Си 2 в следующем марте. Это путешествие превратилось для нее в тихую интерлюдию между привычной суетой — сельские прогулки по английским деревенским лужайкам оказали на Светлану врачующий эффект. Возможно, она начала думать, что ее жизнь могла бы быть такой же удобной и приятной, если бы она не потеряла все свои деньги.