Дочь Сталина
Шрифт:
Советские власти рассмотрели и приняли просьбу возвратившейся в Москву С.И. Аллилуевой о восстановлении советского гражданства и о предоставлении гражданства СССР ее дочери Ольге.
Коммунистической партии не терпелось начать пропагандистскую шумиху по поводу возвращения Светланы. По иронии судьбы в то же самое время еще один советский эмигрант вернулся на Родину посмертно. Останки великого певца Федора Шаляпина, который умер в Париже в 1938 году, были перевезены в Москву и торжественно похоронены на Новодевичьем кладбище, где в укромном уголке все еще стояла статуя матери Светланы Нади, поставленная Сталиным.
«Здесь вход всегда бесплатный; расплачиваешься при выходе», — так когда-то говорил второй муж Светланы, Юрий Жданов. Она знала, что за разрешение вернуться ей придется заплатить и 16 ноября дала семидесятиминутную пресс-конференцию, прошедшую в помещении Комитета советских женщин. На нее были приглашены только строго отобранные советские и иностранные журналисты, а также присутствовали представители Министерства иностранных дел и переводчик. Светлана зачитывала заранее подготовленные сообщения по-русски и иногда поправляла переводчика, который переводил их на английский. Она выглядела скованной и говорила без эмоций, начав с короткого рассказа о своей жизни на Западе. Светлана заявила, что после ее бегства в США в 1967 году она оказалась в руках «юристов, бизнесменов, политиков и издателей, которые превратили имя моего отца, мое имя и мою жизнь в сенсационный товар… Я превратилась в тренированную собачку ЦРУ, и все говорили мне, о чем надо писать, а о чем — нет». Позже Светлана заявляла, что советский переводчик неправильно перевел ее слова. Она сказала: «Они относились ко мне хорошо, поскольку я была для всех любимицей» и даже не упоминала ЦРУ. Возможно, это было попыткой извернуться, ведь то же самое она много раз говорила своим друзьям. Но, возможно, это было и правдой: у нее практически не было выбора, она просто подчинялась требованиям министерства: «Я хотела говорить и отвечать на вопросы. Они хотели, чтобы я говорила об определенных вещах. Они заставили меня написать по-русски текст, который одобрили. Я чувствовала себя очень нелепо. Я просто хотела сказать: «Я вернулась, чтобы быть со своими детьми».
На пресс-конференции Светлана также сказала, что ее книга «Только один год» написана «коллективом авторов», которых она «с иронией поблагодарила» в послесловии. Когда об этом высказывании узнали на Западе, историк Роберт Такер начал настаивать, что книга была полностью написана Аллилуевой и объяснил ее слова так: «Кажется, она хотела бы отделить себя от этой книги», которая была «более антисоветской», чем «Двадцать писем к другу».
Светлана сказала репортерам, что их с дочерью в СССР встретили как библейского блудного сына и что она благодарна за это. Ей задавали много вопросов о причинах ее возвращения, и она объяснила, что, в основном, это были ее личные дела: желание увидеть детей, религиозные убеждения и соображения об образовании Ольги. По правде говоря, она истратила все деньги на содержание Ольги в пансионе и представляла себе, что в СССР, где образование бесплатное, ей удастся найти что-то вроде образцовой школы № 25, где училась она сама. Таким образом, Ольга сможет получить прекрасное образование и в эти жестокие времена обретет новый дом. Светлана закончила свою речь заявлением о том, что это ее последняя пресс-конференция. Тем же вечером отрывки пресс-конференции показали в вечернем выпуске новостей.
Комментарии Светланы по поводу личных мотивов ее возвращения и религиозных убеждений вырезали.
Для Советов возвращение Светланы стало огромной пропагандистской удачей. В стране шли приготовления к помпезному празднованию сороковой годовщины победы СССР над фашистской Германией. Политбюро много времени уделяло реабилитации Сталина как военного гения и великолепного дипломата. По телевизору показывали документальные кадры, запечатлевшие Сталина, обращающегося к войскам на Красной площади в 1941 году, когда войска Гитлера стояли в тридцати километрах от Москвы; одетого в маршальскую форму с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране и Ялте; очаровывающего Трумэна и Клемента Эттли на Потсдамской конференции, где Сталин торговался с союзниками. Вышел художественный фильм по роману Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», возрождающий образ большевиков, руководящих революцией, как страстных и принципиальных людей. Но за всей этой пропагандой скрывалось слабое правительство. Светлана вернулась в СССР в очень сложный момент. Константин Черненко, генеральный секретарь ЦК КПСС, который сменил Андропова в качестве руководителя страны, был стар и слаб здоровьем. Он редко бывал на публике и умер, пробыв на своем посту меньше года. Партию захватила борьба между «старой гвардией» и сторонниками перемен.
Население СССР расходилось во мнении насчет Сталина. Его портреты все еще можно было увидеть на ветровых стеклах такси в Москве и в кабинах грузовиков на Транссибирской магистрали, но были и те, кто помнил репрессии и ту цену, которую народ заплатил за процветание страны. Молодое поколение, казалось, забыло эти истории и было готово признать Сталина как великого военачальника, который привел Красную армию к победе и спас союзников. О предвоенных чистках и отношении к солдатам, вернувшимся из плена после войны, старались умалчивать. Возвращение блудной дочери Сталина и ее публичное покаяние в таких условиях были бесценны для партии. Конечно, были и те, кто понятия не имел, кто такая эта Аллилуева. Корреспондент «Вашингтон Пост» в Москве Даско Додер рассказывал, как молодой таксист спросил его об Аллилуевой. Когда журналист ответил, что это дочь Сталина, парень удивился: «Разве фамилия Сталина была Аллилуев?»
Реакция американкой прессы на возвращение Светланы в СССР была вполне предсказуема — злость. Кем она вообще себя считает? Сбежала из свободного мира обратно к коммунистам! Заголовки кричали: «Через семнадцать лет дочь Сталина вернулась в Советский Союз» и «Полет Светланы назад, туда, где начались ее проблемы». Но в двух статьях ее буквально проклинали. Обе были написаны советологами, которые знали Светлану лично.
Профессор Роберт Такер озаглавил свою статью «Светлана получила в наследство свои трагические пороки». Заявив, что он знал ее, Такер описывал Светлану как человека, обуреваемого своими внутренними демонами и высказывающего «злобные обвинения» в адрес всех окружающих, в том числе ее бывшего американского мужа Уэсли Питерса. Она не хотела говорить о Сталине, потому что не могла признать, что «сама — в каком-то смысле — как ее отец»: ее «тихий голос», глаза с характерным «желтым блеском», «внутренняя властность», отказ принимать критику. Светлана отказывалась принимать редакторскую правку своей книги, самым принципиальным изменением в которой был заголовок — он предлагал назвать ее «Отъезд». В отличие от Сталина, который «уничтожал тех, кто решался с ним конфликтовать», она могла только бежать. «Она доказала, что является дочерью своего отца, добровольно вернувшись к несвободе… последнему несчастью, которое досталось ей от ужасного человека, бывшего ее отцом».
Другая длинная статья вышла в журнале «Тайм». Автором ее была журналистка и переводчица Патрисия Блейк, член внутреннего принстонского круга и близкий друг Макса Хейворда, в которого Светлана влюбилась когда-то давно в Принстоне. Назвав свою статью «Сага о сталинской «маленькой воробушке», Патрисия не скрывала, что знала Светлану лично.
У Блейк была сложная репутация. Многие считали ее, по крайней мере, одобряющей деятельность американской разведывательной службы. Всеволод Кочетов, редактор советского журнала «Октябрь», написал на нее злобный памфлет, в котором Патрисия «изображалась как красивая шпионка из ЦРУ, которая переспала со всеми советскими литературными деятелями». Это были только слухи, но она, по крайней мере, имела имидж очаровательной журналистки, интересующейся советскими интригами.
Для статьи в «Тайм» Блейк взяла интервью у Уэсли Питерса и супругов Хаякава, а также у соседки Светланы с Чосер-роад — Джейн Ренфрю вспоминала, что Патрисия вела себя почти враждебно. «История жизни Светланы — это хроника проигранных битв с образом ее отца… которого она обречена копировать». Блейк составила полное жизнеописание Светланы в хронологической последовательности, начиная с двадцати шести лет, проведенных в Кремле, где дочь Сталина обучилась «хозяйским» манерам, затем описала десятилетие после хрущевского разоблачения преступлений ее отца, когда Светлана лишилась статуса и привилегий, и, наконец, — бедственную жизнь в США.
Блейк ошибочно заявила, что «никто в СССР не ждал Светлану с распростертыми объятиями». «Разочарованная холодным официальным приемом, она показала свой нрав советским властям». Чтобы изолировать ее от дипломатов и других иностранцев, Светлану якобы вывезли из Москвы и не предоставили ей «машину, дачу или какие-либо другие привилегии, которые имеют семьи советской элиты». Эти измышления являлись чистейшей выдумкой автора.
Особое внимание Блейк уделила тому, что Светлана не состоялась как мать. Патрисия считала, что она препятствовала встречам Уэсли Питерса с дочерью и предполагала, что Ольга жила в Вашингтоне в семье сенатора Хаякава с 1977 по 1981 год. Казалось, многие английские знакомые поспешили оболгать Светлану. Так, ее соседи, семья Мэнсфилд, заявили, что она все время «лупила» свою дочь. «Мы могли слышать ее крики, даже когда выкручивали звук в телевизоре до отказа и закрывали все окна». Школьная преподавательница на полставки Фэй Блэк отмечала, что Светлана запрещала своей дочери «носить узкие джинсы и яркие кофточки, как это делали остальные девочки», а также «слоняться по городу после уроков». «Мать относилась к ней как надсмотрщик к заключенному. Единственная надежда для этого ребенка — это вернуться обратно в школу».
Когда Патрисии удалось связаться с Уэсли Питерсом, он, увы, ничем не смог помочь: «Когда я узнал о ее возвращении, я, конечно, удивился и стал беспокоиться из-за того, что наша дочь уехала в Россию… но я не мог ничего с эти поделать». Местоимение «наша», должно быть, звучало для него странно. Он встречался со своей дочерью всего четыре раза в жизни.
Статья Блейк, очевидно, стала для Светланы тяжелым ударом. Единственное, в чем она чувствовала, что добилась успеха, — это воспитание дочери. А теперь у нее отнимали и это. Ольга сразу встала на защиту матери. «Да, — признавала она, — мы ссорились, но при этом не переставали любить друг друга»: