Дочь Сталина
Шрифт:
В своем убогом лондонском жилье, предоставленном благотворительной организацией, Светлана плакала по бывшему мужу: «Я не знала, что он все еще был так глубоко во мне. Он был хорошим человеком во многих отношениях. Это все те нехорошие чувства, что поглощали нас в Талиесине и других местах — зависть и ненависть — уничтожили возможность нашей счастливой семейной жизни». Она думала, что Ольга чувствовала то же самое. Дочь поняла, что любила отца, после того, как он умер.
Постепенно Ольга превращалась из ребенка Светланы в ее лучшую подругу. О периоде, когда Светлана переехала в Лондон, Ольга вспоминала: «К тому времени расстояния перестали для нас что-то значить. Было уже неважно, где каждая из нас живет. Мы всегда виделись и мы всегда были вместе».
Ольга видела, как больно было ее матери. Иногда Светлана срывалась в состояние, которое Ольга описывала словами «ночные страхи всеми забытого и покинутого малыша». «Как будто туча бросала на нее тень в такие моменты. Так получалось, что ее мозг сперва порождал какую-то мысль, а затем терял контроль над тем, какие мысли рождались из первой по цепочке». Иногда это случалось, когда Светлана писала, но порой не было никаких серьезных причин: «просто сбежало молоко». «Она бывала безутешна». «Что-то заставляло взорваться вулкан ее мыслей, воспоминаний, боли, страдания, тревожных предчувствий — и это становилось сильнее нее». Ольга видела, что мать оставалась непонятой, что ей требовалась ничем не сдерживаемая, безусловная любовь: «Те люди, которые были со Светланой дольше всех, которые оставались ей друзьями, видели это. Они наблюдали этот вулкан».
Складывается впечатление, что Светлане всегда было легко находить новых друзей. В июле того же года она познакомилась с Ниной Лобановой-Ростовской, муж которой происходил из аристократической династии Лобановых-Ростовских. Несколькими днями ранее, когда Нина собиралась за покупками в супермаркет, к ней обратился портье их многоквартирного дома в Северном Кенсингтоне:
— Мадам, вы знаете, кого я видел этим утром? Дочь Сталина, Светлану Сталину!
Нина удивилась:
— Как это может быть, Дэвид? Что она может делать в нашем районе?
— Я думаю, что она шла в Общество Морпет, расположенное в следующем доме, — ответил Дэвид. — Может быть, мне сказать, что вы хотели бы встретиться с ней, если я увижу ее вновь?
Не сомневаясь, что Дэвид обознался, Нина, тем не менее, согласилась:
— Да, Дэвид, пожалуйста.
Семнадцатого числа — Нина точно запомнила дату — когда она готовила на кухне ужин для гостей, раздался звонок в дверь. Полагая, что кто-то из приглашенных был настолько учтив, что выслал вперед цветы, она открыла и увидела в дверях Светлану, которая выглядела точно так же, как на фотографиях. Вспоминая эту встречу, Нина рассказывает о ней в стиле пьесы:
Светлана: «Простите за мое вторжение, но ваш консьерж сказал, что здесь живут русские, которые были бы рады видеть меня».
Я: «Не зайдете ли к нам на чашку чая?»
Светлана, переступая порог: «А вы когда-нибудь видели русского, который отказался бы от чашечки чая?»
Мы представились друг другу. Я рассказала, что родилась во Франции и что готовлю рагу для званого ужина, и Светлана прошла за мной на нашу кухню. Я заварила большой чайник чаю, и Светлана налила себе из него несколько чашек подряд, кладя в каждую по пять чайных ложек сахара. Еще я ей предложила немного малины, которая была у нас на десерт. Она благодарно понюхала ягоды и заметила: «Английская малина и другие ягоды и фрукты почти такие же ароматные, как те, что растут в России. Мне не хватало этих ароматов в Америке.
Вечером Нина спросила своего мужа, не против ли он того, что к ним приходила дочь Сталина. Сталин бросил в тюрьму всю их семью и расстрелял в 1948 году его отца, Дмитрия Ивановича Лобанова-Ростовского. Он сказал, что не возражает, если Светлана не будет появляться тогда, когда он дома. Так Светлана начала бывать в гостях у Нины регулярно.
Вскоре Нина поняла, что дружить со Светланой было не таким простым делом. «Она была очень умной, образованной, начитанной, могла быть теплой, очаровательной и приятной в общении. Светлана писала мастерски, поэтическим языком». Но в то же время она была эмоционально неустойчивой. Стоило ей что-нибудь болезненно воспринять, как она приходила в ярость, слала рассерженное письмо, а впоследствии извинялась за свою вспышку. «Бедная Светлана. Она жила, словно человек с содранной живьем кожей. Она была чрезмерно чувствительна, и все причиняло ей боль».
Летом 1991 года Светлана неожиданно получила приятное известие. До нее дошла новость, что ее «Книгу для внучек» в июне опубликовали в московском журнале «Октябрь». Она посылала рукопись старой подруге Ольге Ривкиной, которая отправила ее в редакцию журнала, ничего ей не сказав. Поскольку СССР не подписывал международных соглашений в области охраны авторских прав, не было ничего необычного в том, что зарубежный автор вдруг обнаруживал, что его работа публикуется без его разрешения. Светлана получила письмо от своей дочери Кати, где говорилось, что той понравилась ее книга. «Книга для внучек» заканчивалась личным обращением к Екатерине:
Где-то там, далеко, если взглянуть на карту, но не так уж далеко от американской Аляски, находится советская Камчатка, где работает мой милый геофизик-вулканолог, старшая дочь Катя. Где живет моя внучка Анюта. Я люблю географические карты. Люблю большие расстояния и просторы. Как легко смотрят две страны друг на друга — всего лишь через небольшое озеро — Камчатка и Орегон, Вашингтон, Аляска — когда-то вообще русская земля… Вот там-то и будут проходить будущие линии всевозможных коммуникаций — от науки до торговли, от рыболовства до вулкановедения… Почему бы моей Кате не переехать через Тихий океан и не взглянуть на Маунт-Хелен, американский вулкан, он ведь такой же, такой же.
Так хочется, чтобы две сестры, столь похожие друг на друга и внешностью, и внутренне, увиделись бы когда-нибудь — без вражды, без пропагандистских усилий со стороны обоих правительств, или КГБ и ФБР, стоящих за их спинами, без ненависти. Тогда работа каждой из них зазвучит своим голосом и вольется в общий поток человеческих усилий за лучшее будущее.
Вскоре Катя позвонила Светлане. Ей было необычно слушать голос дочери после двадцати четырех лет молчания. Он совсем не изменился — это был голос той же юной семнадцатилетней девушки, которую Светлана покинула в 1967 году. Младшая дочь Кати по имени Аня даже написала своей бабушке письмо, где спросила: «Ты любишь животных?» Светлана была на седьмом небе от счастья. Зная, как она бедна, Нина давала ей деньги, чтобы она могла звонить своей дочери с общественных телефонов, так как в жилище Светланы телефона не имелось.
В сентябре того же года через своих русских знакомых Светлана отыскала американского вулканолога Томаса Миллера, который каждый год летал со своей исследовательской базы на Аляске на встречи с российскими вулканологами на Камчатке. В первый раз Миллер появился там в августе 1991 года во время неудавшегося свержения Михаила Горбачева высшими функционерами Коммунистической партии, которое в итоге закончилось восхождением во власть Бориса Ельцина. Получилось так, что Миллер стал неофициальным почтальоном, доставившим 50–60 писем с Камчатки для адресатов по всему миру. Светлана попросила его передать письмо своей дочери, Екатерине Ждановой, в поселок Ключи.