Дочь Сталина
Шрифт:
Вскоре в голове Светланы родилась идея, как было бы хорошо, если бы Катя и Аня смогли ненадолго приехать к ней в Лондон. Она даже обсуждала с Томасом Миллером, какой маршрут перелета подошел бы дочери. Светлана попросила Нину заплатить 1500 фунтов стерлингов за авиабилеты. Но у Нины не оказалась таких денег, и, к тому же, она знала, что ее муж пришел бы в ярость, узнав о корыстном плане Светланы. Вместо того, чтобы дать Светлане деньги, Нина посоветовала ей обратиться к своему соседу с верхнего этажа, известному журналисту из Ливана, который был большим поклонником книг Светланы и без сомнений уплатил бы такую сумму, если бы она согласилась на интервью. Светлана побагровела и взорвалась: «Да за кого вы меня принимаете, если думаете, что я взяла бы деньги за рассказ о себе?..» По словам Нины, Светлана удалилась и после выслала в ее адрес несколько полных возмущения писем. Понадобилось шесть месяцев, чтобы их дружба вернулась в прежнее русло.
Когда Том Миллер написал, что встречался с Катей по профессиональной необходимости, Светлана с энтузиазмом поинтересовалась: «Говорит ли она хоть немного по-английски?» Она знала так мало о жизни своей дочери, что идея того, что ее маленькая умненькая Катя занимается наблюдениями за извержением вулканов, смешила ее: «Я уверена, что они извергаются по команде, когда она нажимает какую-нибудь кнопку на своем столе!» Светлана попросила Миллера отвезти ее внучке несколько безделушек. Под давлением Светланы Ольга тоже написала письмо из Америки, которое было вручено Миллеру, чтобы он отвез его сестре.
Но Миллер знал, что на деле Катя страдала от алкоголизма или лечилась от этой напасти и, по примеру своего деда, была довольно деспотичной персоной. Но он не говорил всего этого Светлане. К сожалению, он не знал, что мог бы рассказать ей о дочери еще. У Кати была репутация затворницы, которая выходила из кабинета лишь для того, чтобы забрать свежую газету или заняться наблюдениями в лаборатории. Русские коллеги отказывались ее обсуждать. «Оставьте ее в покое, — говорили они. — У нее умер муж. Она многое пережила». Катя время от времени писала Светлане, но почти ничего не сообщала о своей жизни. Ольга запомнила, как ее мать радостно вскрывала письмо от Кати, где была фотография, и обнаружила, что это была фотография вулкана. В письме этот вулкан описывался во всех подробностях.
Невзирая на то, что она сама отказывалась это признавать, нищенское существование в Лондоне Светлану унижало. Она не могла позволить себе позвонить дочери, не могла купить для нее билеты на самолет и даже не смогла бы устроить Катю у себя дома, если бы та вдруг прилетела. Однако перед лицом друзей Светлана делала вид, что не видит проблемы в своем материальном положении и никогда не жаловалась. Она писала Розе Шанд:
Я предпочитаю жить так, как живу. Всегда существует баланс — Гармония — Равновесие — в генеральном плане наших жизней, начертанном, без всякого сомнения, Создателем. И если первые 40 лет моей жизни (в СССР) я жила на вершине общества, то значит, оставшуюся часть жизни я обязана провести в бедности и смирении, скромно ведя тот умеренный образ жизни, который я веду теперь. Все правильно, так и должно быть: равновесие восстановлено.
В этом заявлении определенно слышится своенравная гордыня, но не так-то просто Светлане поверить.
Те социальные работники, которые заботились о Светлане, были очень добры. Когда она пожаловалась, что громкая музыка, которую включают ее молодые соседи, мешает ей спать, ее социальный работник, студент из Нигерии по имени Сампсон, немедленно собрал ей чемодан и вместе с доктором Светланы помог переехать в новую комнату в резиденции на улице Лэдброук-Гроув, принадлежавшую благотворительному обществу «Карр-Гомм». Когда Светлана впервые вошла в свою комнату на Лэдброук-Гроув 280, она остановилась, пораженная аурой этого места. «Светило солнце. Было мирно. Было идеально».
У Светланы не было ничего, ни единого предмета мебели, но на складе благотворительной организации ей вскоре удалось выписать для себя подержанный стол, кровать, стул и даже морозильник, который ей разрешили поставить у себя в комнате. Так она справила новоселье. Потом она говорила: «Я тогда была совершенной старой нищенкой. Хотя, вообще-то, я была очень рада». Светлана настаивала, что в желании владеть какой-нибудь вещью не было ничего плохого. Ей нравилось покупать и продавать собственность, когда она жила в Соединенных Штатах, но, как она говорила, «когда вещи уходят от меня, я никогда не плачу. Это вообще меня не волнует». Они с Сампсоном очень понравились друг другу и всегда нежно обнимались при встрече. Вскоре он выяснил, кем она была, но ей казалось, что Сампсон был слишком молод, чтобы фраза «дочь Сталина» что-то значила для него.
Теперь Светлана жила в одиночестве. Ольга ненадолго вышла замуж за своего лучшего друга, молодого валлийца — отчасти по причине того, что этот брак давал ей возможность работать в Лондоне. Придя на свадьбу, Светлана надела бумажную шляпу лодочника в знак протеста против того, что дочь не сочетается браком по любви. Ольга, вполне унаследовавшая саркастическую натуру матери, нашла эту выходку невероятно смешной. Но чуть позже она решила уехать обратно в Висконсин, чтобы работать в летние каникулы в магазинчике тибетских сувениров в Сприн Грин. Следующие несколько лет Ольга встречалась с матерью в Лондоне, останавливаясь там во время своих экспедиций в Дармсалу, в Непал и другие уголки Азии, чтобы купить там предметы тибетского искусства и ткани.
Нина Лобанова-Ростовская видела, как одиноко Светлане без дочери, и время от времени приглашала ее в свой дом на званый ужин, когда муж уезжал в деловые поездки. На одном из таких ужинов Светлана повстречала Хью и Ванессу Томасов. Хью написал ломающую прежние воззрения книгу о Гражданской войне в Испании, которая очень понравилась Светлане, и вскоре она стала регулярно бывать у них в гостях. Ванесса посчитала ее очень привлекательной:
Я помню, мы с Хью воспринимали ее как маленькую принцессу, жившую в этой клетушке на нашей улице. Она держалась очень просто, но с огромным достоинством, благодаря своему образованию. Она говорила по-французски, по-немецки и очень хорошо — по-английски. Светлана отличалась хорошими манерами, но была скромна, несмотря на то, что приходилась дочерью властелину половины мира! Я не хочу сказать, что она совсем не важничала. Она была аристократична настолько, насколько могла быть аристократична принцесса, живущая в клетушке.
Она никогда не вела себя как нищенка, не заводила речь о деньгах. Она была на много ступеней выше этого. Свою жизненную роль она играла с честью. Конечно же, мы говорили о детях. Нас обеих положительно сводили с ума наши дочери.
Сын Ванессы по имени Индиго Томас работал в «Лондонском книжном обозрении» и попросил Светлану написать что-нибудь для его издания. Однако он совершил ошибку, обозначив в своем письме адресата как Светлану Аллилуеву. Светлана в бешенстве оборвала Ванессе телефон, крича, что живет инкогнито, а сын Ванессы выдал ее. Ванесса высказала в ответ тысячу извинений, но она уже научилась воспринимать вспышки ярости Светланы как должное. «Светлана ждала и искала повода для того, чтобы сорваться и вовлечь нас всех в очередной скандал. Но я истинная англичанка. Я не могу серьезно воспринимать все эти русские страсти».
И в самом деле, когда Томас-младший позвонил Светлане, чтобы принести извинения, та в ответ пригласила его на чай. Он запомнил, как был обескуражен, найдя дочь Сталина в бесплатном благотворительном приюте: «она была разоренной, бездомной, лишенной государства, покоя и пенсии». Она заварила ему чай на отделанной дешевым пластиком кухне с потертым полом и бьющим в глаза светом флуоресцентных ламп, игнорируя присутствие соседки, готовившей себе омлет на общественной плите. Пить чай они вдвоем ушли в Светланину крошечную спальню, в которой помещалась только складная диван-кровать, книжная полка, стул и туалетный столик. На стенах не было ни одной фотографии или картинки, зато на столике помещался бюст Ольги авторства скульптора Шенды Амери.