Дочери Евы
Шрифт:
– Мечта сухумского еврея, – усмехается она, водружая на голову изящную шляпку.
Сегодня ей нужно успеть в закрытое учреждение, то есть психушку, – навестить единственную дочь своей давней приятельницы.
Стелла, полнокровная высокая женщина с правильными – пожалуй, чересчур правильными – чертами лица, сдав девочку в дурдом, решительно помолодела. У неё началась стремительная и оттого ещё более сладкая и любвеобильная вторая (если не третья) молодость. Тут же нашлась вереница солидных состоятельных мужчин, готовых поддержать морально и всячески одинокую женщину в интересном возрасте.
Запертая
Эстер – так зовут девушку – большеглазое, зябкое, похожее на мотылька существо, на вид абсолютно безобидное, но лишь до тех пор, пока не упоминается имя матери.
– Что ты знаешь? – всплёскивает ладошками Лея, – бедняжка играла на скрипке, писала стихи. А теперь ещё и без зубов. Ждёт, когда мать опомнится и оплатит услуги дантиста.
Мать не торопится. Завтра, нет, уже сегодня она летит на Кипр с бывшим банковским служащим, нынче моложавым и полным надежд пенсионером – по имени Моше или Давид.
Жизнь клонится к закату, а столько хочется успеть.
– Вот здесь у меня – свежий творожок, а в этой баночке – душистый мёд из кибуца. Шоколад, вафли, паштет, апельсиновый джем, – Лея заботливо прикрывает корзинку и продолжает свой рассказ. – Стелла привезла девочку в пятилетнем возрасте, и крошка – златокудрая красавица – подавала блестящие надежды. Всё началось со школы. Времена были дикие – девочка оказалась единственным русским ребёнком в классе. Ну, ты понимаешь, местные дети не могут похвастать врождённой деликатностью. Прошло десять лет, и пять из них Эстер живёт в этом доме – от рецидива к рецидиву. Не бойся, заходи – она только порадуется человеку с воли; главное – не оставлять её наедине с матерью.
Мы входим в светлую комнату с подростковым диваном и книжными полками. У окна спиной к нам стоит девочка.
Девочка как девочка, – скорее, девушка, но худая, как ребёнок, с огромными тревожными глазами и бледной матовой кожей. Тревога сменяется надменным, даже жёстким выражением. Лея о чём-то расспрашивает её, касается птичьего плеча; девочка вскидывает голову – гордая, не хочет жалости.
– Послушай, Лея, она же не идиотка. Зачем держать её здесь? Я видела, какие книги стоят на полке, и эти глаза. Она нормальна.
– Конечно, нормальна, – Лея поглядывает на часы: сегодня шук закрывают рано, а холодильник пуст. – Конечно, нормальна – но видела бы ты её в присутствии Полины. Бедняге не оставалось ничего иного. Что ты знаешь? Приходилось прятать ножи, вилки…
Мы пересекаем ухоженный парк, в котором стройные ряды алых и белых роз, а нежные завязи апельсиновых деревьев распространяют терпкий аромат.
Запрещаю себе оглядываться, но точно знаю, уверена: затворница, не отрываясь, смотрит нам вслед. Осталась ли тревога в её глазах? Или сменилась отчаяньем? Или безутешной печалью покинутого всеми ребёнка?
Шаббат шалом – молодцеватый сторож, темнокожий таймани, – запирает за нами ворота.
Шук заливается сотнями голосов, под ногами скользят банановые шкурки, – именно здесь продаётся самый вкусный ломкий шоколад, солёные фисташки и цукаты из апельсиновых корочек.
Немолодой мужчина в майке и спортивных штанах с лампасами выкатывает зелёный мусорный бак. На ногах его – отличительная особенность русского человека – сквозь прорехи в растоптанных босоножках проглядывают чёрные носки из вискозы. По мере приближения рот мужчины растягивается в радушной улыбке, обнажающей ладно пригнанные друг к другу металлические зубы.
Для местных жителей, понятное дело, русские – это что-то вроде цыган. Только на наших женщинах можно обнаружить скрипучие комбинации из искусственного шёлка, двадцатисантиметровые каблуки, обилие дешёвой бижутерии. И всё это – в условиях африканской жары. Только наши люди способны «скупаться на рынке» в двубортных пиджаках и умилительно-детских панамках. Но только одно «но», безусловно, смягчает некоторое, мягко говоря, недоумение аборигенов.
Женщины. Девушки. Их разнообразие. Разность. Их белая уязвимая кожа. Их восхитительная непредсказуемость. Доступность, чёрт возьми! Самоотверженность и кротость.
Ходят легенды об особенностях русских женщин.
«А вот у меня была русия…» – вздыхают добропорядочные отцы семейств, рачительные хозяева и заботливые мужья.
«Русия» – это лазейка в иное, иррациональное. Это фейерверк, праздник, неведомое доселе чувство свободы.
Истинные русские аристократки плывут по шуку. Полуденное солнце золотит их нежные спины. Огибает склоны и долины умопомрачительных фигур.
– Мара, золотко моё! Кого я вижу! – мужчина в майке стискивает что есть силы слабо протестующую Лею и пытается заодно обхватить меня.
Натянуто улыбаясь, Лея церемонно раскланивается и хватает меня за руку – только этого не хватало: один раз сделаешь доброе дело – и всё, проходу не дадут.
Мы углубляемся в людской поток, на ходу раскланиваясь, отвечая на расспросы.
Пройти, не встретив знакомых, в этом городе довольно сложно.
Вообразите, однажды в автобусе, следующем маршрутом Бней-Брак – Иерусалим, я встретила соседку по лестничной клетке из прежней жизни.
Никуда ты не уезжала, будто говорило её лицо – довольно вздорной и недалёкой бабёнки, ежедневно вытряхивающей половики над моим окном. Бывшая соседка смело жонглировала расхожими ивритскими выражениями, внезапно срываясь на суржик, а на голове её восседала шляпка с полями. Выражение лица этой женщины сделалось строгим и богобоязненным. Теперь она говорила: у нас, в Бней-Браке.
Стоит Лее выйти из дому, как тут же в толпе образуются заторы и пробоины: кто-то обнимает её, кто-то жалуется, плачет, делится житейскими неурядицами.
Если с вами что-то стряслось, не надо звонить в магендавидадом. 25 Звоните Лее.
Если Иешуа спасает глиняные вазы, то Лея склеивает человеческие судьбы. Поднимает падших, утешает, придает смысл будням и накрывает столы в праздник.
Рожает с каждой роженицей и провожает каждого усопшего. Она помнит, когда и у кого прорезался первый зуб, кто вылечился и от чего… «Ай-ай-ай… Что вы говорите? Такой молодой, я же буквально вчера…»
25
Скорая помощь (ивр.)