Дочери Евы
Шрифт:
А насильники кто? Глупости, вовсе не брутальные мачо, самцы группы алеф, – напротив, это люди с травмированной психикой, зачастую весьма болезненной.
При виде моих прижатых к голове ушей и зыбкой походки они, эти несчастные, видят якорь, мачту, в некотором роде спасение и утешение, и несутся за мной, точно гончие по следу.
Где-то я упоминала уже о своей неистребимой внушаемости и – да – ужасном, гипертрофированном любопытстве!
Я всегда хочу знать, чем закончится история. Любая, самая невзрачная, самая плохонькая…
Один раз, ведомая собственным неуёмным любопытством, я без малейшего сопротивления последовала за молодым человеком, который
Меня изнасиловали – шаря по дну сумки в поисках проездного билета, я убедилась, что расплата не замедлила явиться в такой банальной форме. Пострадавший отделался лёгким испугом, заключила я, потирая шею, – но, кажется, в начале нашего повествования мы говорили о глупости?
Что-то непостижимо притягательное было в медвежьей сноровке и в этой не вызывающей сомнения властности, с которой он, слегка, совсем легонько, подтолкнув меня в грудь, рявкнул: сидеть!
Он сбросил короткую куртку из пятнистой маскировочной ткани, и оказалось, что плечи у него пухлые, как у купчихи, а грудь обтянута видавшей виды полосатой майкой-тельняшкой в подозрительных разводах цвета засохшего кетчупа.
Голубоглазый назвался снайпером и с удовольствием поделился воспоминаниями о том, как вот этими вот руками – тут он выразительно развернул ладные мужские ладони, – вот этими вот руками стрелял и душил, стрелял и душил.
– Чечня, сама понимаешь, плановые зачистки.
Я втянула голову в плечи.
– Ребят наших жалко, – скрипнул зубами он и жадно затянулся.
Комнату заволокло сизым дымом, словно после взрыва.
– Я человек подневольный: куда пошлют, там и работаю. Сегодня – здесь, завтра – где угодно. Хоть в ЮАР, хоть в Танзании. Поедешь со мной?
Ослабив тиски, снайпер свернулся уютным калачиком и мирно засопел.
– Пожрать бы, – мечтательно зевнул он – так мог бы зевнуть изголодавшийся хищник – и, доверительно приобняв мои плечи, поведал грустную, трагическую даже историю необыкновенной любви к третьей жене, которую случайно обварил кипятком и которая буквально через пару недель после досадного происшествия разбилась на комфортабельном лайнере Сочи – Гудермес.
– Представляешь, я мыл ей голову, а голова у неё была крохотная, облепленная мокрыми волосами, почти младенческая, – мне так и хотелось сдавить её и услышать хруст, я едва удержал себя, но вот не знаю, что на меня нашло – почему я забыл разбавить кипяток в чайнике…
Голубоглазый обхватил щёки руками и с силой потянул их вниз – будто бы вознамерившись оторвать совсем. Но щёки были довольно упитанные, переходящие в бычью шею, поросшую пегой щетиной.
Я чувствовала себя зрителем, в результате счастливой случайности попавшим на сцену в качестве главного героя, да что там – героини! Мне надлежало сыграть свою роль по всем законам жанра. В конце концов, Его Величество Случай избрал меня, именно меня для исполнения важной, по всей видимости, миссии.
И я осталась сидеть, осталась – повинуясь непреложному закону – увидеть, чем закончится история с русским шпионом, вербующим попутчиц в резиденцию Арафата.
– Гилель 29 любил повторять: моё унижение – моё возвышение, – начал Иешуа очередную шаббатнюю речь.
В углу комнаты мерцали свечи, стол был накрыт праздничной скатертью.
– Ибо и плохое – тоже хорошее. Всякому созиданию следует разрушение, – произнёс он, не глядя в мою сторону. – В серебряных покровах, говорит рабейну Бахья, есть маленькие отверстия, и сквозь них мы видим золотые плоды.
29
Гилель (3648–3768 / 112 г. до н. э. – 8 г. н. э. /) – один из величайших еврейских мудрецов всех поколений. Был главой Санхедрина в течение 40 лет, с 3728 г. (32 г. до н. э.) и до последних дней своей жизни. Гилель родился в Бавеле (Вавилоне) и там прожил первые сорок лет. Несмотря на происхождение из рода царя Давида, он был крайне беден и зарабатывал на жизнь тяжёлым ремеслом дровосека. В 3688 г. (72 г. до н. э.) Гилель отправился в Землю Израиля, чтобы изучать Тору у величайших мудрецов.
Иешуа преломил лежащую на столе халу и посмотрел на сидящую рядом жену; напротив изгибались точёные фигурки, вырезанные из чёрного дерева: одна мужская и одна женская.
Шаббатняя звезда взошла над спящим городком, над домами, маколетами, детскими площадками.
Некто, чьё имя не принято упоминать всуе, свесив ноги с пухлого облака, вырезал в серебряной фольге крошечные отверстия-глазки. Он ловко орудовал миниатюрными ножницами, воспользовавшись, по всей видимости, моим маникюрным набором.
– Что ты творишь, Отче! – вскричала я.
Но Отче подмигнул мне, совсем как Ицик из пекарни на углу, и тогда, приложив фольгу к левому глазу, я увидела автобусную остановку и семилетнюю девочку, улыбающуюся золотозубым ртом. На голове девочки блистала корона, а в руках она держала скрипку, похожую на покрытую чёрным лаком китайскую шкатулку. Вокруг девочки плясали и прихлопывали в ладоши плешивый царь Ахашверош, Аман и переодетая царица Вашти.
– Видишь? – обернулся Отче, и я отшатнулась, потому что лицо у него было покрыто кирпичным загаром, а на ногах красовались пыльные сандалии из кожи.
– Ты – Иешуа? – обрадовалась я, но Отче нахмурил перевязанный пёстрой банданой лоб, и глаза его стали нестерпимо-голубыми.
Он рванул на груди полосатую майку и, скрипнув зубами, выдохнул в ставшее красным небо:
– Аллаху Акбар!
Тропа любви
Я не люблю людей.
Я поняла это как-то вдруг, подпрыгивая на заднем сиденье нарядного синего автобуса.
Рядовая, ничем не примечательная поездка. Все как обычно. Проплывающие за окнами пальмы, моя извечная утренняя сонливость, размытые краски надвигающейся жары.
Пассажиры большей частью – тоже часть пейзажа, впрочем, наверное, как и я сама.
Помятая блондинка в коротко обрезанных шортах – всем блондинкам блондинка – взбивая травленые перекисью кудряшки, льнет к славному малому, знойному мужчине за сорок. Мужчина, оказывая даме знаки внимания, горделиво вертит ладно посаженной гладкой головой. Голова по форме напоминает репу, на вершине которой ерзает крохотная вязаная кипа.
Чем наши женщины явно не обделены на новой родине, так это знаками внимания. Внимание это вездесуще, всеобъемлюще и несколько приторно. Объятая этим самым вниманием жертва – вечный источник сладострастия, гипотетического и реального. Сладострастием объята вся страна. Девяностолетние старцы ничуть не уступают юным отрокам. Сад наслаждений сулят все, от мала до велика.