Дочери Евы
Шрифт:
В отсутствие Фанни Муса садится довольно уверенно, забрасывает нога на ногу и принимает из Аллочкиных рук чашку с «боцем» – чёрным кофе, залитым крутым кипятком. Он бережно расстилает белоснежную салфетку.
– Баклава – настоящая, не какая-то чепуха с шука, – бери, не стесняйся – жена пекла.
Он произносит: «баклауува», – и во рту становится вязко и приторно.
Муса живёт в Газе, в небольшом домике на земле, окружённом оливковыми деревьями. Мне кажется, в каком-то сне я видела этот дом и босого полуголого мальчика, сидящего на корточках неподалёку. Молчаливую жену, выпекающую пресные лепёшки.
– Ма шломхем, банот? (Как дела, девочки?)
Никого не обманывает светское начало беседы и рассказ о больных ушках младшего, то ли одиннадцатого, то ли двенадцатого по счёту ребёнка. Через каких-нибудь полчаса из угла комнаты, прикрытого ширмой, донесутся голубиные стоны и притворно возмущённый Аллочкин вскрик – негромкий, впрочем:
– Куда, зараза, руки суёшь?!
Но Муса упорно суёт, потому что Аллочка сладка и горяча, как только что съеденная, обильно пропитанная мёдом баклава, и от местного хумуса у неё растёт грудь, в чём Муса собственноручно желает убедиться, – каморка становится нестерпимо жаркой, и распалённому Мусе, видимо, кажется, что он – хозяин такого небольшого гарема; на шее его пульсирует яремная вена; кажется, ещё чуть-чуть – и налитое тёмной кровью лицо взорвётся. Всё-таки удивительные эти маленькие девочки из провинции: крохотной ладошкой Аллочка отпихивает настырного гостя:
– Ма, ата метумтам? Ма ата осэ? (Ты что, с ума сошёл?)
Укрощённый хозяин гипотетического гарема вспоминает, что рабочий день вот-вот закончится, а дорога в Газу занимает немало времени, часа три, и на каждом посту он, взрослый мужчина, отец двенадцати, кажется, детей, должен стоять навытяжку перед желторотыми мальчишками в форме.
А в доме под цветущими оливами раскатывает тесто его горячая, сладкая, всегда желанная жена, которую зовут, допустим, Адавийя – летний цветок, или Азиль – нежность, а по двору бежит его сын, младший, с перевязанными ушками, – если Аллаху будет угодно, мальчика вылечат израильские врачи, но для этого потребуется разрешение.
Добрая Фанни всё устроит, вряд ли она откажет Мусе, и мальчика привезут в лучшую детскую клинику, и тогда он вырастет здоровым и крепким, как отец, и на шее его будет биться тугая яремная вена, когда, распахнув на мальчишеской груди дешёвую джинсовую куртку, купленную на летней распродаже вместе с рюкзаком и удобными мокасинами фирмы «Nike», выдохнет в толпу смеющихся школьниц и стариков с тележками: «Аллаху Акбар».
Это будет та самая остановка, с которой Иешуа делает пересадку на сто шестьдесят шестой автобус, идущий с центральной автобусной станции прямо к дому.
Красавица Яффа, с блошиным рынком, рыбными рядами и сбегающими к морю ступеньками, останется позади, а с высокой мечети донесётся записанный на плёнку полуденный азан 28 , третий из четырёх в этот день.
Итак, сначала женщина глупеет, потом – сбивается с пути.
Всё по порядку. Нет, вначале я познакомилась с этим человеком. Потом…
Потом начались нагромождения глупостей, череда неприятностей и неловких ситуаций.
Таких, например, как потеря месячного проездного билета. Не знаю, каким образом выскользнул он из моих рук. Разве бегущая к автобусной остановке женщина того самого (смотри выше) возраста, да ещё после бесконечного трудового дня, в предвкушении долгожданной свободы…
28
Азан – призыв к молитве. Текст призыва один и тот же. По всему мусульманскому миру этот побудительный призыв провозглашается пять раз в день.
Начнём строго по порядку. Тот факт, что не встретиться, не пересечься мы никак не могли, не подлежит сомнению. Каким образом могла я обойти стороной перевязанного кокетливой косыночкой-банданой плотно сбитого мужчину с шальным взглядом голубых глаз?
Хорошо, предположим, я сделала вид, что не заметила, совершенно не заметила его заинтересованного, мягко говоря, взгляда, и решительно двинулась в сторону пекарни Ицика на углу. В пекарне я некоторое время металась между усыпанными пудрой и облитыми глазурью марципанами и солёными слоёными пирожками. Я обожаю выпечку. Запах свежеиспеченного хлеба способен вдохнуть в меня жизнь.
Конечно же – каждым позвонком, хребтом ощущала я его присутствие, – конечно же, таинственный незнакомец последовал за мной.
Через какую-то четверть часа, сверкая глазами из-под сбившейся повязки, он поведал мне страшную тайну. И спросил, желаю ли я сопровождать его во время секретной поездки к резиденции Арафата?
То, что за всей этой удивительной историей тянется след ФСБ, не вызвало у меня никаких сомнений. Уже в однокомнатной подвальной квартирке с единственным крохотным окошком незнакомец решительно стащил со шкафа некий цилиндрический предмет.
– Это подзорная труба, – строго ответил он на мой немой вопрос и чёткими, невыразимо прекрасными движениями развернул желтоватую тряпицу.
Упоминала ли я о том, что с детских лет питаю слабость к огнестрельному оружию? Все эти гладкие воронёные поверхности, изгибы, отверстия…
– Иди сюда, быстрее, – прошептал он и сдавил моё горло довольно крепкими пальцами.
Пошатываясь, я вышла из подъезда. Должна заметить, не в первый и не в последний раз убедилась я в удивительном свойстве моей психики.
Лабильность – кажется, именно так это называется.
Меня изнасиловали, тупо констатировала я, вдыхая вечернюю духоту полной грудью.
Дело в том, что акт изнасилования случался в моей жизни не раз и не два, и я, обладая той самой пресловутой лабильностью, прослеживаю определённые закономерности.
По улицам ходит немало красивых, молодых, сексапильных и просто хорошеньких женщин. Что же такого находят во мне эти разного возраста, вероисповедания и социального статуса мужчины?
Да, уши. У меня прекрасные уши, маленькие, изящные, как у породистого арабского скакуна. Уши эти расположены по обеим сторонам довольно милой головки, украшенной также замечательным ртом и задумчивыми глазами.
Уши мои чутки к малейшим, тончайшим нюансам и колебаниям, частотам и резонансам. Нежные, с бархатистой мочкой, они доверчиво тянутся в сторону всякого, кто произносит моё имя…
Кроме ушей, я обладаю зыбкой, неуравновешенной, плавающей походкой, выявляющей во мне человека сомневающегося, внушаемого, неуверенного в себе.