Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
Женщины из Соснового начали готовить тело к погребальному костру: обмывали, одевали, причёсывали, собирали цветы для украшения последнего ложа Лебедяны. В это время прибыли дружинницы от Лесияры – как обычно, с корзинами снеди. Одна из них, сероглазая, с короткой шапочкой льняных волос, спросила у Златы:
– Что стряслось, что за горе?
Девочка ответила:
– Матушка Лебедяна ушла к Лаладе.
Сказала – и не поверила самой себе... Чудилось ей, будто матушка Лебедяна сейчас выйдет на крыльцо и позовёт её обедать. Но сомкнулись её уста навек, и эта правда холодом давила на осиротевшее сердце. Хотелось побежать, прижаться к матушке
Только молчаливые сосны понимали и жалели Злату в её тоскливом одиночестве. Спасаясь от него, она увязалась за дружинницами, спешившими во дворец с горестной новостью. А княгиня Лесияра как раз лежала в опочивальне прихворнувшая: сердце вдруг зашлось жгучей болью, будто что-то почувствовав. Сейчас боль утихла, но правительницу Белых гор было велено не тревожить, с нею неотлучно находилась только Ждана. Дружинницы покорно ждали, а Злата, охваченная тоской, хотела только одного – прижаться к чьей-нибудь родной груди. И прошмыгнула в опочивальню к бабушке.
Лесияра полулежала на подушках, и её серебряные волосы волнами струились по плечам. Ждана, сидя рядом с нею, не сводила с супруги огромных, полных тревоги тёмных глаз.
– Злата! – Лесияра приподнялась от подушек, протягивая руки к внучке. – Иди ко мне, радость моя...
Очутившись в её тёплых, сильных объятиях, девочка мелко затряслась. Дрожь охватила и челюсти, и она долго не могла вымолвить ни слова в ответ на встревоженные расспросы княгини.
– Кровинка! Дитятко! – Лесияра заглядывала ей в глаза, смахивая пальцами слёзы со щёк. – Что стряслось? Говори, милая, моё сердце беду чует...
– Ма... матушка Лебедяна, – только и смогла выговорить Злата.
– Что? Что с нею? – заволновалась княгиня ещё сильнее, сжав личико внучки ладонями.
«Умерла» – это слово застряло глыбой льда в горле девочки, не могло сорваться с трясущихся губ. Лесияра всё поняла, и лицо её сразу посуровело, осунулось, а глаза стали такими же неподвижно-влажными, как у матушки Искры. Она поднялась с постели и велела подать ей одёжу. Но про Злату она не забыла – подхватила на руки:
– Идём, моя кровинка. Родительница твоя там, должно быть, тебя обыскалась.
Вместе с Жданой они шагнули в проход и очутились возле горного домика. Лесияра как в воду глядела: Искра, очнувшись, вспомнила о старшей дочке и хватилась её. Уже сменившая рабочую одёжу на строгий чёрный кафтан, она стояла на крылечке. Завидев Злату на руках у княгини, она дрогнула бровями, в соболином изгибе которых с этого дня залегла неизгладимая скорбь. Лесияра передала Злату в её объятия.
– Доченька! – с ласковым, печальным укором молвила матушка Искра, прижав девочку к себе. – Зачем же было убегать, не сказав мне?
В её глазах растаял тот страшный, отчуждающий лёд горя, а взор хоть и был ещё полон боли и слёз, но ожил, и уже от этого Злате становилось легче. Она обняла родительницу-кошку за шею и прильнула мокрой щёчкой к её лицу.
Матушка Лебедяна лежала на двух сдвинутых лавках уже в погребальном облачении – белой рубашке с богатой вышивкой, под складками которой ещё проступал немного опавший после родов живот, в жемчужном очелье на лбу и тонкой головной накидке. Вместо обуви ей надели вязаные носочки. «Наверно, в чертоге Лалады – сухо и чисто, – думалось Злате. – И иной обувки матушке и не понадобится».
Княгиня опустилась около дочери на колени – осела медленно, как тающий сугроб. Обняв
– Лебедяна, дитя моё... Как же так? – тихим, дрогнувшим голосом проронила Лесияра, гладя пальцами её белые щёки. – Ведь твоё сердце должно было исцелиться тогда... Видно, не до конца я тебя вылечила. Как ни старались мы с твоей Искрой жизнь тебе продлить, а всё оказалось тщетно... Ушла ты в чертог Лаладин прежде срока, прежде времени. Ах! – Княгиня измученно уронила голову на плечо бездыханной Лебедяны. – Да что же за доля моя такая – собственных детей переживать? Сперва Светолика, теперь ты, птица-лебёдушка светлая... Жить бы тебе и жить, счастливой быть. Зачем же вы, родные, спешите к Лаладе вперёд родительницы вашей? Куда же вы все так торопитесь?..
Ждана стояла рядом, с нежным состраданием положив унизанную перстнями руку на плечо супруги.
– Искрену надо сообщить, – сказала она негромко.
– Да, милая, надобно, – обернувшись к ней и смахнув слезу, отозвалась княгиня. – Хоть и разошлись их дороги, но всё же много лет вместе прожили они, сыновей родили. Искрен Лебедяне своей жизнью обязан... Не раз она его спасала, жизнь свою по капле отдавала. Да вот так после этого и не оправилась.
Злата знала, что князь Искрен – не родной её батюшка. Видела она его мало: не питал князь к ней привязанности, словно чуял чужую кровь в ней. И на него, и на старших братьев девочка смотрела, как на дальнюю малознакомую родню, когда они пришли проститься с матушкой Лебедяной. Погребальный костёр сложили на скалистой круче над рекой, а ложе выстлали, по обычаю, можжевеловыми ветками и цветами. Поднявшись по приставной лесенке, княгиня Лесияра склонилась над дочерью, долго смотрела ей в лицо с хрустальными капельками боли в светлых очах, с прощальной нежностью гладила белый похолодевший лоб, сомкнутые губы.
– Много у меня на сердце горького, запоздалого, дитя моё, – печальным ветром прошелестел её голос, а с ресниц упала блестящая капелька. – Многое я бы хотела сделать иначе, ежели б могла повернуть время вспять... Может, и сложилось бы всё тогда по-иному, и ты была бы с нами сейчас. Но какой прок каяться теперь? Вышло так, как вышло, не уберегли мы тебя. Ну ничего, родная, ненадолго прощаемся. Скоро, скоро уж мы с тобой увидимся в чертоге Лаладином...
Смутная горечь заныла в сердце Златы от этих слов, хоть и не всё сказанное она поняла. В чём каялась бабушка Лесияра, о чём сожалела? Неведомо было девочке, и только тёмные очи Жданы зажглись вещим блеском, замерцали тревогой и болью, затрепетали губы, и вся она подалась к супруге, будто птица, готовая взлететь. Дождавшись, когда княгиня спустится, она обняла её и прильнула к груди, заглядывая в глаза и вороша пальцами выбеленные инеем невзгод пряди волос белогорской правительницы. Лесияра улыбнулась ей, дотронулась нежно до лица.
– Ничего, моя горлинка, ничего... Не тревожься.
Князь Искрен, шагнув к повелительнице женщин-кошек, опустил руку на её царственное плечо и проговорил:
– Не в чем тебе себя упрекать, государыня Лесияра. Это мне впору казниться. Тяжко на сердце, да ничего не поделаешь. Ежели б мог, свою бы жизнь отдал, лишь бы она жила... В вечном долгу я перед ней, а вернуть тот долг уж не суждено.
Молча княгиня заглянула бывшему зятю в глаза – глубоко, проницательно, а тот стоял под её лучисто-мудрым взором поникший, опечаленный, с омрачённым тяжёлой думой челом. Коснувшись его плеча в ответ, Лесияра молвила: