Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

Инош Алана

Отшумели сады и леса, схватилась инеем земля, по утрам становясь гулкой и твёрдой от мороза. Вдобавок к составлению сборника пословиц Гледлид пришло в голову начать собирать сказки и былины – как Белогорской земли, так и соседних княжеств, Воронецкого и Светлореченского. Не обнаружив в библиотеке письменно запечатлённых образцов изустного народного творчества, навья взялась исправить это упущение, а княжна Огнеслава одобрила её начинание. Она также попросила Гледлид об уроках навьего языка для своей дочки Рады и племянницы Ратиборы.

– Э-э... Госпожа, я не уверена, что знаю подход к детям, – пробормотала навья озадаченно. – Занимаясь преподаванием у себя на родине, я имела дело в основном с взрослыми

учениками, а вот насчёт детишек... Не знаю.

– Вот и узнаешь, как оно, – подмигнула Огнеслава. – Никогда не поздно пробовать свои силы в чём-то новом, не так ли?

Княжна сама подавала тому живой пример, будучи вынужденной покинуть привычную кузню и взяться за управление целым городом. Глядя на неё, Гледлид постыдилась отказаться.

– А можно мне посидеть на уроках, послушать? – попросила вдруг Берёзка. – Я мешать не стану, буду тихонько прясть или шить...

– Кто же тебе запретит что-то делать в этом доме, сестрица? – улыбнулась княжна. – Ты вольна быть везде, где захочешь.

А Берёзка согрела Гледлид ласковым взглядом, от которого сердце навьи взбудораженно застучало, вспыхнуло сладким жаром. Да ради такого она не то что с двумя – с целой оравой детей была готова заниматься!.. Конечно же, Гледлид не шла – она бежала на эти уроки. Пока она разъясняла девочкам-кошкам азы навьего языка, Берёзка сидела в той же комнате с пряжей, шитьём или вышивкой, а вскоре для её удобства занятия стали проводить у неё в светёлке – чтоб не перетаскивать каждый раз прялку и рукодельный столик в другое помещение. Там поставили письменный стол для учёбы и повесили несколько полок для книг.

Сосредоточиться на работе в присутствии Берёзки оказалось не так-то просто: мысли навьи волей-неволей устремлялись к любимой, взгляд сам скользил в сторону дорогой её сердцу кудесницы, чьи чудотворные пальцы тянули и пропитывали волшбой нить тончайшей пряжи... Какая уж тут азбука, какая грамматика, когда чудо в груди пело и трепетало крыльями при виде ножки в крошечном башмачке, видневшейся из-под подола? Как-то раз услышав хихиканье, Гледлид опомнилась и нахмурилась: кажется, ученицы заметили, что она засмотрелась на Берёзку. Берёзка же, подняв взгляд от вышивки, ласково набросила на душу навьи тёплые чары своих глаз, а девочкам строго сказала:

– Это что за смешки? Ну-ка, делом займитесь!

Гледлид приходилось собирать всю волю в кулак, чтоб не расплыться в мечтательной задумчивости. Подчас удерживать внимание на уроке удавалось ценой неимоверных усилий, но если бы навье предложили перенести занятия в другую комнату, без Берёзки, она не раздумывая ответила бы: «Ни за что!» Берёзка освещала эти уроки, будто солнышко – ласковое и не жгучее, жизненно необходимое, без которого ничто не в радость. Когда она по какой-то причине не могла присутствовать, Гледлид хмурилась и грустила, весь мир вокруг казался пустым и осиротевшим, а в душу закрадывался холодок тоски.

Рада была спокойной, терпеливой, прилежной и старательной, но, как показалось Гледлид, слегка тугодумом. Ратибора же, напротив, ёрзала и частенько отвлекалась, но это восполнялось её цепким, быстрым и всё мгновенно схватывающим умом. Ей не приходилось объяснять одно и то же дважды, она понимала всё слёту – не ученица, а мечта, если б не её некоторая непоседливость. Когда ей становилось скучно, заставить её заниматься было очень непросто. Вот тут-то и пригодились Гледлид сказки: заранее переведя их на навий, она давала тексты ученицам. А потом девочки сами попросились вместе с ней их собирать по городам и сёлам: уж что что, а сказки слушать они любили. Гледлид их присутствие оказалось даже на руку: когда она была одна, люди порой смотрели на неё с недоверием. Навья, собирающая сказки? Странное явление. А вот когда рядом с ней появлялись

две миловидные девчушки, черненькая и светленькая, всё шло как по маслу: люди улыбались, языки развязывались, и сказки-прибаутки лились рекой... На память навья никогда не жаловалась, будучи способной воспроизвести текст наизусть после одного прослушивания или прочтения, поэтому записывала она всё услышанное уже после возвращения домой. Ратибора оказалась обладательницей такой же цепкой памяти, даже более точной: порой она поправляла Гледлид, если у той случались ошибки или пробелы. Мало-помалу они начали сближаться. Однажды, неся домой уснувшую Ратибору на руках, Гледлид поняла, что дети уже не казались ей воплощением всех земных ужасов.

Как-то сами собой у неё начали складываться собственные истории в сказочном духе; сперва она записывала их просто так, для себя, а потом попробовала рассказывать девочкам. Вскоре они уже не засыпали без очередной вечерней сказки от тёти Гледлид.

– Ты настоящая сказочница, – сказала Берёзка однажды, когда урок закончился и Рада с Ратиборой убежали играть, а навья задержалась у стола, собирая книги и исписанные грамматическими упражнениями листы. – Хорошо у тебя выходит.

– Ежели сказать по правде, я всегда жутко боялась детей, – усмехнулась Гледлид. – Они мне казались просто крикливыми, проказливыми и шумными созданиями, от которых один сплошной беспорядок и усталость...

– А оказалось, что всё не так уж и страшно, да? – улыбнулась Берёзка.

Их руки встретились на книге. Гледлид накрыла искусные, волшебные пальцы Берёзки ладонями и сжала их со сладкой тоской в сердце. Её посетило странное видение: большой каменный дом с садом, играющие под деревьями дети и волшебница, сидящая в золоте закатных лучей на ступеньках крыльца – её, Гледлид, жена. Хотя почему странное? Навья лишь немного сомневалась в осуществимости этой мечты... Если дом можно построить, а сад вырастить, то возможно ли им с Берёзкой по белогорским законам стать супругами? В этих землях чтили Лаладу, а Гледлид родилась в мире, сотворённом Марушей. Как быть с этим? В её памяти жил образ той девушки-жрицы, которая в дождливую осеннюю ночь сказала ей: «Ступай и ни о чём не тревожься». Ясновидящие озёра её очей вселяли в навью некоторую надежду.

Весной она обратилась к Огнеславе за разрешением на строительство собственного дома в её владениях. Всех накоплений навьи хватало на оплату половины сметы, вторую половину княжна пообещала ссудить ей, а потом вычитать понемногу из её жалованья. К лету доставили камень, и строительство началось. Над домом работали две мастерицы – навья-зодчий по имени Леглит и кошка-каменщица Драгуля. Изнутри его решено было сделать белогорским, а за светящуюся по ночам внешнюю отделку отвечала Леглит. Таким образом, дом сочетал в себе два мира – Навь и Явь, а богини-сёстры соседствовали в нём, уживаясь вполне мирно. Располагался он возле речки, что огибала сад Светолики – на противоположном берегу. Будущий сад обнесли каменной изгородью весьма условной высоты – по грудь: такой бытовал обычай в Белых горах, да и на более высокую ограду у Гледлид не хватило бы камня.

Дом был готов к первому снегу, и зиму навья провела уже в собственном жилище. Когда по земле зашагала дева-весна, наполняя почки на деревьях клейким соком, пришла пора заняться садом. Навья возилась с ним сама, применяя полученные от Берёзки умения, а Огнеслава распорядилась предоставить ей для этого столько саженцев, сколько потребуется. «Получится ли?» – тревожилась Гледлид всякий раз, сажая новое деревце, но чудо в груди раскрывало сияющие крылья и творило волшбу спокойно и уверенно. Всё росло не по дням, а по часам. Сразу всё отведённое под сад пространство навья заполнять не стала, чтоб будущей супруге было где развернуться.