Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
– Люблю, ушастик мой рыженький, – проворковала та и снова атаковала нежностью острые звериные уши навьи.
Гледлид с урчанием прильнула губами к её горячей от болезненного жара шейке. Она сдерживала мощь своих объятий, чтоб не изломать этот хрупкий цветочек, доверчиво льнувший к её груди.
Огнеслава вернулась уже почти к полуночи: дела задержали. Узнав, что Берёзка захворала, она тут же устремилась к ней. Та уже дремала, сжавшись в пышном сугробе пуховой постели сиротливым комочком, и княжна шёпотом спросила у находившейся рядом Гледлид:
– Когда это началось?
–
Берёзка, услышав голоса сквозь болезненную дрёму, простонала:
– Сестрица... Мне уже лучше, не тревожься...
– Ах ты, солнышко моё ясное, – вздохнула Огнеслава, прильнув губами к её лбу. – Прости, голубка моя. Поздно я сегодня дела закончила, беспокоить семью Стояна уж не стала в такой час. Но ты не думай, что я позабыла! Я обещание своё сдержу, поговорю с ними непременно. Пусть они покуда остынут, подумают. Всё равно на горячую-то голову разговоры толку не приносят, утро вечера мудренее... Худо тебе? Я помогу, милая. Сейчас полегчает.
Княжна накрыла большими ладонями худенькие плечи Берёзки, и её пальцы окутал золотистый свет – точь-в-точь такой, как в той пещере, где Гледлид окуналась в горячие воды Тиши. После этого Берёзка заснула крепко и сладко, ни разу не кашлянув до самого утра.
Хворь её быстро пошла на убыль, и уже наутро она чувствовала себя хорошо, лишь в глазах по-прежнему таилась грусть и тревога. Ещё спустя два дня, расправившись с неотложными делами, Огнеслава побывала в доме у ложкаря и вернулась с вестями.
– Берёзонька, я поговорила со Стояном и Милевой. Они высылают тебе своё благословение, но на свадьбу просят их не ждать.
Глаза Берёзки снова намокли, но она сдержалась при маленькой Светолике, вертевшейся у неё на коленях, и заставила себя улыбнуться – так солнце озаряет сверкающую каплями росы траву.
– Будь что будет, – проговорила она. – Пышного веселья я не хочу устраивать: я уж не юная невеста, которой всё в новинку. Обвенчаемся с Гледлид в святилище Лалады – а больше ничего и не нужно.
– Не забывай, что для твоей избранницы эта свадьба – первая в жизни, – заметила Огнеслава с улыбкой. – Может быть, ты не хочешь праздника, а она хочет?
Солёные капельки набрякли на ресницах Берёзки. Она вскинула виноватый, растерянный и грустный взгляд на Гледлид.
– Прости... Я не спросила, чего хочется тебе.
Её улыбка туманилась осенней усталостью, сквозь которую пробивалась приглушённым лучиком израненная, выстраданная нежность.
– Я просто хочу наконец быть с тобой. – Навья присела рядом и бережно обхватила её за плечи рукой, а чудо в груди нахохлилось пушистым шариком.
– Свадьба ваша – вам и решать, какой она будет, – подытожила Огнеслава. – Но помолвку отметить нужно, таков уж обычай.
Они выбрали для помолвки безмятежный, нежаркий день во второй половине лета, после поминовения предков в Тихой Роще. До этого Берёзка ещё пару раз побывала у Стояна с Милевой – уже без Гледлид.
– Ну, что? – спросила навья. – Всё ещё дуются матушка с батюшкой?
– Да вроде уладилось, не сердятся они и видеть меня не отказываются, – вздохнула Берёзка. – Но на свадьбу
– Да ничего мне не надо, ягодка моя, – усмехнулась Гледлид, чмокая её в нос. – Главное – нас объявят супругами и ты наконец переберёшься ко мне. Дом и сад уж заждались свою прекрасную хозяйку. – И добавила чувственно-бархатным полушёпотом, приблизив губы к уху Берёзки: – А моя холостяцкая одинокая постель – мою сладкую ладу.
Берёзка зарделась, прикрыла пальцами улыбку и махнула рукой, очаровательная в своём смущении, и Гледлид просто не могла не стиснуть её в объятиях и не расцеловать эти порозовевшие щёчки-яблочки.
День был полон мягкого, ровного тепла, а в тени даже тянуло приятной, освежающей прохладой. Перезванивались в лесу птичьи голоса, расстилался под ногами цветочный ковёр, а деревья молчали ласково и внимательно, позолочённые светлым, солнечным торжеством. По озарённой лучами тропинке к пещере Берёзка шла в белой опоясанной сорочке и красно-золотом платке: белый полагался бы, когда б у невесты это была первая свадьба и прощание с девичеством. Белогорский нарядный кафтан сидел на Гледлид превосходно, равно как и тугие сапоги с кисточками – ни дать ни взять женщина-кошка, если б не пронзительно-прохладные, волчьи глаза. Стянутые пучком волосы были сверху донизу перевиты жемчужной нитью; вискам и затылку она позволяла немного обрастать только зимой, а с весны по осень поддерживала их гладкость.
Любуша уже поджидала их в пещере. Велев им умыться водой из источника, она звонко и торжественно проговорила:
– Мать наша Лалада, благословляешь ли ты сих наречённых светом своим?
Стоя на коленях на твёрдом каменном полу пещеры, Гледлид с внутренним трепетом ждала... Какой знак должен был возвестить о том, что брак их возможен? А если всё-таки ничего не выйдет? Рука Берёзки ободряюще сжимала её пальцы.
– Всё хорошо... Ты здесь дома, лисёнок.
Золотой свет начал сгущаться в облачко, которое спустилось из-под потолка и зависло перед их лицами. Снова Гледлид ощутила пьянящий жар благодати в груди, от которого хотелось и плакать, и мчаться куда-то, и смеяться... Синим колокольчиком прозвенел голос Любуши:
– Свет Лалады снизошёл на вас! Быть вашему союзу благословлённым! Ступайте и радостно ждите дня вашей свадьбы.
Отблеск золотого света сиял в глазах Берёзки, милой и скромной, и сердце Гледлид сжималось от звенящей нежности, стучало и пело: «Любимая... Любимая!» Схватив возлюбленную в объятия, навья закружила её на руках, а та рассыпалась тёплыми искорками смеха. Так они и вышли из пещеры навстречу Огнеславе с Зорицей и трём девочкам-кошкам, которые провожали их к святилищу в этот важный и радостный день. Княжна с супругой переглянулись и улыбнулись друг другу, а к Берёзке прильнули с обеих сторон Ратибора и Светолика. Малышка протягивала своей матушке венок из лесных цветов. Глаза невесты засверкали хрустальными капельками, но на сей раз – от счастья.