Дочки-матери на выживание
Шрифт:
И я поняла, что не смогу отпустить этого парня, пока не вытяну из него все соки. Стараясь не слишком заискивать, принялась уговаривать:
– Слушай, пойдем к нам. Что тут торчать посреди дороги? Здесь так мало живых людей… Тебя я тут вижу впервые.
Он на удивление легко согласился, и пока мы дошли до нашего дома, Алик уже рассказал мне, что приехал из Питера к бабушке. Последнее слово произнес как ребенок: трогательно и даже чуть пришепетывая. Сразу же захотелось погладить его по голове. И моя тщательно скрываемая ото всех привязанность к бабушке отозвалась нежностью. С нею бы жить в этом царском доме… Она чувствовала бы себя здесь вполне естественно,
– Но бабушка не в курсе, что я уже здесь, – упав в гамак, объявил он. – Так что можем потрепаться немного. Так ты из этих?
И Алик кивнул на наш белоснежный особняк. Его длинные волосы пучками свисали между переплетениями гамака, и хотелось подергать их снизу.
– Нет, – отреклась я, даже не требуя уточнений. – Этот дом – на самом деле идея фикс моей матери. Она годами морила нас голодом, чтобы его построить.
В его глазах опять возник насмешливый блеск.
– Особо заморенной ты не выглядишь! Вполне соответствуешь современным стандартам. Особенно если тебя вытянуть сантиметров на двадцать!
– Почему шестидесятые? – нетерпеливо спросила я, сама себе напоминая паучиху, приготовившуюся до последней капли высосать кровь из своей жертвы.
Улыбнувшись, он принялся рассеянно накручивать волосы на указательный палец.
– Единственное десятилетие, когда в моде были интеллект, остроумие, эрудиция…
Чего мне, кстати, жутко не хватает, сам понимаю! – продолжал Алик. – Но, между прочим, тогда и романтика еще присутствовала! Эта склонность во мне тоже копошится… Я, знаешь, все детство в мореходку рвался. Питер, сама понимаешь! Кругом красавцы в бескозырках… Но у меня вечно с легкими какая-то чертовщина была. Реакцию Манту как вколют, так полруки разбарабанит. В общем, не взяли меня…
– Сочувствую.
Приподняв голову, он беззлобно хмыкнул:
– Правда, что ли? А ты как к шестидесятым относишься? Аксенова читала? Ну, молодец… Какие люди тогда были, а? Физики, лирики… КВН, между прочим, придумали. А теперь если интеллектуал, так уж такой зануда! К тому же глубоко-глубоко закомплексованный из-за своей нищеты. А в те годы никого особо не интересовало, сколько у тебя в кошельке, который папа подсунул…
– Или мама, – буркнула я.
Он кивнул:
– Ну да. Только то, что ты сам собой представляешь. Мой дед – типичный шестидесятник. Ироничный такой, умнющий, зараза! Профессор Петербургского университета. Математик, а прочитал, кажется, все на свете! До сих пор в джинсах ходит. Это единственное, что у нас общего! А так я – дурак дураком рядом с ним… Он за меня универ окончил.
– А ты чем в это время занимался?
Его блеск поугас:
– Лечился я в это время.
Расспрашивать дальше было все равно что ковырять ножом незажившую рану. Но я никогда не была особо жалостливой.
– Легкие лечил?
– Не совсем… Вернее, совсем даже не легкие.
– А что тогда?
Конечно, первым делом я подумала о наркотиках, а он – совсем о другом.
– Не прокаженный я, не бойся, – усмехнулся Алик. – Хотя… В каком-то смысле… Я – игрок. Это, знаешь ли, тоже болезнь. Если меня пустить в казино, я не выйду оттуда, пока у меня хоть что-то будет за душой. Видишь, как все запущено!
– Достоевский тоже был игроком. – Я напомнила это, чтобы как-то примирить его с собой.
Но Алику это, похоже, и не требовалось. И о Достоевском он знал все, я поняла это по тому, какая насмешка проступила в прищуре.
– Когда я проиграл отцовские медали, он и упек меня в больницу. Ему и до этого уже осточертело меня выкупать…
– Что за медали?
– Боевые, – пояснил он, на этот раз без усмешки. – Отец в Чечне несколько лет бился. За что – даже не задумывается. Мол, не его это ума дело, наверху виднее. Он – профи. С дедом они будто и не родня! Папа мой – настоящий полковник. А сын – дерьмо собачье. Это он сам про меня так говорит.
– А дед? Что он говорит?
Закрыв глаза, Алик молчал так долго, что мне показалось, будто он уснул. Я сорвала длинную травинку, которых благодаря нечеловеческим усилиям моей матери здесь почти не осталось (сплошной газон!), и хотела пощекотать нос Алика, но тут он неожиданно сказал:
– А бабушка, которая здесь живет, ни о чем даже не подозревает. Ее стараются не расстраивать, ей уже за восемьдесят. Она мою мать поздно родила, и я тоже младший в семье, брат давно женился, отдельно живет. А бабуля у меня – тоже уникальная. Но она не шестидесятница, она вообще вся из Серебряного века. С Цветаевой дружила. Правда, с младшей. Но она тоже, знаешь, была не лыком шита.
– Я знаю. Я читала ее «Amour».
Он даже приподнял голову:
– О! Надо тебе с моей бабушкой познакомиться. Как-нибудь… Если что, ее зовут М. В. Осколок высшего света, последняя его искра… Без шляпки и перчаток из дома ни ногой! Такой вот уникум. Только ты сегодня же не являйся, сначала ей мое появление пережить надо… Такой внучек – это, знаешь, не слабое потрясение для интеллигентной женщины! А отец ничего лучшего не придумал, как к ней меня отослать! Как в профилакторий – долечиваться. Знает, что я все-таки не такая скотина, чтобы пожилого человека огорчать. Буду смирно сидеть в ее домике с мезонином, беседы за вечерним чаем вести… Заходи в гости.
– Непременно, – отозвалась я светским тоном. – Ты надолго сюда?
– А это уж как мой папа решит, – впервые в его голосе зазвучала злость, но Алик тут же стер ее улыбкой. – Успеем увидеться!
– Я надеюсь.
– В том смысле, что ему не скоро захочется меня вернуть?
– В том смысле, что я не прочь встретиться снова.
Мне действительно хотелось увидеть его еще хотя бы раз. Потому что его история уже закрутилась в моем воображении, обрастая деталями, которые Алик утаил или которых не было вовсе. И едва простившись с ним, я бросилась в свою комнату, чтобы успеть донести до ноутбука порочное обаяние этого несчастного мальчика, которому никак не удается сжиться с самим собой: не слишком умным, никем не любимым, попавшим в зависимость…
Но это было позднее.
– А мы еще не расстаемся, – объявил он и вскочил. – Пойдем!
Я даже не спросила: куда? Доверила ему свою руку, полетела следом, чувствуя себя воздушным змеем, которому он хочет подарить облака. Голубизна неба в тот день была теплой, мягкой, не такой пронзительной, как бывает зимой. И ладонь его тоже была теплой и казалась крепкой, надежной, хотя я уже знала, что лучше всего эта рука умеет ставить фишки…
Куда мы бежали? Была ли у него какая-то цель? Или ему, как обычно, нравился сам процесс, движение в неизвестность, где может повезти, а может, и нет. Но Алик так улыбался, оборачиваясь на бегу, что мне даже не хотелось задавать вопросы. Только подумалось, что во всем этом есть нечто романное, что люди не ведут себя так на самом деле, и, возможно, я уже придумываю и Алика, и этот день, который слишком хорош после нескончаемой зимней пасмурности, и себя саму, согласившуюся куда-то идти с незнакомым парнем.